Паркинсон вновь внимательно смотрит на себя в зеркало и глубоко выдыхает, проводит бездумно рукой по лицу, от чего на ее щеках остаются следы от туши. Ни о каком идеальном макияже уже и речи не идет, и страшно представить, что подумают о ней сотрудники, когда увидят ее в таком виде.
«Нельзя. Прекрати реветь, его этим не вернешь. Ему это больше не поможет. Подумай о себе!» — шепчет Панси сама себе как какая-то ненормальная, но несмотря на всю разумность этих мыслей, слезы новым потоком идут из ее глаз, стоит только подумать о нем. Это ошибка. Дышать вновь становится почти невозможно, а ее пробивает на смех вперемешку с всхлипываниями. Без всяких сомнений — это истерика.
Ноги вновь не держат ее, и она тяжело прислоняется спиной к стене, спускается по ней вниз на пол. Ничего в тот момент не имеет больше значения. Ни дорогое платье, что она купила за очень большие деньги в фирменном магазине. Ни идеальный макияж, что она так хорошо и правильно нанесла сегодня утром. Ни мнения других людей и те слухи, что пойдут дальше о ней после того фееричного интервью, что дал ей Поттер.
Чертов святой Поттер вновь, как и прежде до этого, неожиданно ворвался в ее жизнь, все перековеркал и изменил, оставив ее одну разбираться со всем этим. Опять.
«Вдох. Выдох. Ты просто дыши!» — шепчет вновь Панси, обнимая себя за плечи. Ей не холодно, нет. Ей пусто. Уже чертовы двенадцать лет ей пусто.
И вдруг перед глазами проносятся картинки, независимо от нее. Гермиона и Демиан, такие счастливые. Они нашли друга. Как же она им завидует. Черт ее побери, она готова убить кого угодно лишь за…
«А может? — вдруг совершенно неожиданно проносятся независимо от нее воспоминание. Она гонит от себя эти мысли давно, но сердцу не поможешь доводами рассудка. Мальчик, одиннадцатилетний мальчик в магазине мадам Малкин, что так похож. — Это невозможно… Так не бывает даже в нашем мире. Смирись уже!»
«Не могу…» — казалось, кричит в ней все.
Трагические воспоминания о том самом дне вновь проносятся перед глазами. Как же она его ненавидит.
И вновь на нее наваливается истерика, и виски сжимает от напряжения. Панси прижимает руки к сердцу в попытке хоть как-то успокоится, но ничего не выходит. Дыхание сперто и нет больше никакой возможности прийти в себя.
— Панси! Панси, ох, милая! — вдруг сквозь истерику слышит Паркинсон голос подруги, которая подбегает к ней и крепко обнимает ее.
— Луна! — сквозь слезы и истерику выдавливает из себя девушка, но не может четко разглядеть подругу, ведь перед глазами пелена из слез.
— Ох, Панси, прости меня! Прости. Я должна была сразу догадаться, что это он! Ох, Панси, прости меня! — шепчет Луна, крепко-крепко прижимая к себе подругу и сама начинает плакать.
— Луна, он… — всхлипывает Панси, в попытке что-то сказать.
— Что? Что он сказал? Он как-то обидел тебя? — спрашивает Луна, у которой у самой в глазах стоят слезы, и вытирает нежно лицо подруги.
— Нет. Нет. Он спрашивал… спрашивал…
— О чем?
— Об отце и этой… этой чертовой гадалке. — тяжело выдает Панси.
— О, Мерлин! Но зачем ему это? Неужели он… — Луна смотрит на Панси шокированно и в ее взгляде читается испуг.
— Нет. Нет, конечно. Откуда бы? … Он… Он думает, что отец снова занимается чем-то плохим … как … как Пожиратель. — сквозь всхлипы и дрожь протягивает Панси, и вновь в ее глазах блестят слезы. Луна крепко обнимает подругу, и Паркинсон устало кладет голову ей на плечо.
Девушка продолжает всхлипывать, но слезы уже потоком не текут из ее глаз.
Все. Почти отпустило. В голове блаженная пустота.
Сколько времени проходит? Она не знает. Уже все равно на это.
В комнате образуется почти идеальная тишина. Глаза Панси медленно, но верно, начинают слипаться. Луна крепко обнимает подругу, поглаживая ее по спине.
В конце концов, Панси проваливается в сон. Сил нет, как и сопротивления.
Через несколько часов.
Комната покрыта мраком. Через окно напротив можно увидеть, что, видно, уже прошло довольно много времени, ведь на дворе, судя по всему, уже ночь. Легкий ветерок колышет занавеску. В помещении полная тишина.
— Луна? — шепчет Панси, едва проснувшись и оглядывается по сторонам. Она лежит на диване в своем кабинете, накрытая шерстяным одеялом, которое осталось с еще тех самых времен, когда им с подругой приходилось буквально ночевать в их издательстве, ведь всю работу они выполняли только вдвоем. Сколько же воды утекло с тех пор.
— Я тут. — откликается Лавгуд, которая все это время провела сидя на коврике около дивана, обложившись подушками, ведь боялась оставить Паркинсон одну в таком состоянии. — Как ты себя чувствуешь?
— Голова болит. — тихо произносит Панси, прикладывая ладонь к вискам.