Узкий коридор, несколько дверей — точно таких же, как и моя, только с другими номерами. Разумеется, в коридоре было пусто. Поздний час, и за окном уже уверенная темнота, сгустившаяся за те минуты, что я размышлял. Откуда-то доносился неразборчивый шум телевизора. Кажется, они тут во всех палатах — в моей точно висел, правда, пульта я не видел. Ну и шут бы с ним.
Ага, номер моей палаты — восемь. Не перепутать, когда буду возвращаться. Прикрыв дверь, я двинулся дальше — и метров через десять, за поворотом, увидел сидящую за столом медсестру, уже постарше. При виде меня она отложила кроссворд и услужливо подняла голову:
— Вы что-то хотели?
Блин, это непривычно. В моём представлении медсестра, особенно в возрасте — это суровая тётка, которая говорит таким тоном, будто вот-вот поставит тебя в угол, на горох, или начнёт продавать пирожки на вокзале. По крайней мере, такими были все, кого я видел… до сих пор.
— Да, — кивнул я. — Мне бы узнать, в какой стороне столовая.
— О, — дружелюбно, даже чересчур дружелюбно улыбнулась она. — Здесь близко. Позвольте, я вас провожу.
А что, я так плохо выгляжу? То есть, да, конечно, я ОЧЕНЬ плохо выгляжу, но уж ходить-то я умею и сам.
— Давайте, — сдался я. — Провожайте.
Столовая тоже выглядела не как привычная мне больничная столовая — о, сколько я времени в таких провёл! — а скорее как средней руки кафетерий. За стойкой скучала буфетчица, или как она тут называется; увидев меня, та тоже ожила.
— Добрый вечер! — их тут, кажется, заставляют улыбаться. И всё-таки, сколько эта идиллия умирающего лебедя стоила? — Простите, а как ваши имя и фамилия?
Ого. А с каких это пор для того, чтобы поесть, нужно познакомиться?
— Иван Свердлов, — представился я. — А что?
Буфетчица, облачённая, разумеется, во всё белое, словно ангел скалки и поварёшки, пробежалась глазами по лежащему перед ней листку.
— Извините, — чуть смущённо призналась она. — Я не вижу вас в списке. Вы, должно быть, недавно поступили?
— Пару часов, — я всё ещё не понимал. — Если я у вас на довольствии только с завтрашнего дня…
— Нет-нет, просто противопоказания, — она поглядела на меня ещё более смущённо. — Понимаете, большую часть блюд я просто не могу вам дать без разрешения врача. Только самое основное и лёгкое…
— Давайте самое основное и лёгкое, — я с некоторым сожалением поглядел на аппетитные блюда на «витрине». — Ну, или потерплю до утра.
— А, — дверь кафетерия открылась, и на пороге показался человек лет пятидесяти в халате, крепкий, но не толстый, с тонкой папкой под мышкой. — Свердлов, вот вы где. Это хорошо, что у вас проснулся аппетит… наверное.
— О, — я обернулся на него. — Вы доктор, надо полагать?
— Да. Степан Витальевич, — представился он. — Могу я поговорить с вами один на один?
Я пожал плечами и вновь посмотрел на буфетчицу.
— Конечно. А потом уже поем. Если вы мне разрешите, надеюсь.
— Да-да, разумеется, противопоказаний нет… — он махнул своей папкой. — Давайте пройдём к вам в палату.
Хм. А почему бы не говорить прямо тут? Я и так знаю, что ничего хорошего он мне не скажет.
Но чем спорить, иногда проще согласится — особенно, когда не принципиально. Мы вновь прошли в восьмую палату. Прикрыв дверь, он вздохнул и поглядел на меня.
— Свердлов, Свердлов… не люблю говорить такие вещи…
— Я скоро умру, — кивнул я. — Это не сюрприз. Я знаю, знаю уже давно и крепко. Не могу сказать, что очень рад, но, по крайней мере, уже дошёл до стадии принятия.
— Это понятно, что вы были в курсе — на таком сроке чернокровия трудно было не знать о болезни, — он пролистал тонкую папку. — Но всё-таки. Внезапный выброс скверны в организме — больше обычного… ускорил процесс.
— И сколько у меня времени? — моментально сообразил я, к чему он клонит.
— Три дня. Плюс-минус, — он покачал головой, — Может, три с половиной, может, два. Простите, но мы ничего не можем сделать.