— Передавайте привет Фрэнку! — почти крича, проводил его Марш.
«Нет, определённо при такой работе не хватает сигарет».
Марш вернулся в комнату. Отчёты так и лежали, упрямо дожидаясь на столе. Маслянистый запах тоже никуда не делся. Сняв с себя всю послужную бойкость, Харрис уселся и обмяк, принимая позу по контуру стула. Руки мяли веки, будто силясь стереть надоевшую картину. Мысли петляли по рядам образов и воспоминаний, унося всё дальше от этой осточертевшей каюты. Следом настигла волна сомнений и тревог, ударив в борт хлипкого судёнышка уверенности. Был ли якорь, способный удержать от водоворота? Из стола показалась металлическая пластинка. С неё смотрела трёхлетняя девочка с необычайно взрослым взглядом. Харрис долго на неё смотрел, словно ждал, пока та заговорит первая.
— Сколько тебе уже? Десять? Значит, учишься в школе. Возможно, повстречала первую и несерьёзную любовь. Уже проявились твои таланты, узором выступил характер, наметились какие-то стремления. Может даже уже решила, кем хочешь стать и написала об этом школьное сочинение. А я всё пропустил. Меня не было рядом… Такая плата. Не знаю, был ли выбор. Но знаю, что это было необходимо. Продаться правительству, оставить вас. — Усталость и грусть приглушали голос, низводя его до шёпота, — Хоть и необходимо, но несправедливо. Я отдаю силы и кусок отмеренных лет, лечу на край солнечной системы, ючусь в конуре посреди убийственного космоса, ставлю на кон свою жизнь и жизни экипажа. И не вижу во имя чего. Нет, я понимаю, что видеть не обязательно. Достаточно знать. Но как хотелось бы хоть украдкой подсмотреть. Хм. Знаешь, а, правда, забавно. Думаю, что понял чувства первооткрывателей и прорывных ученых. Революционеров и реформаторов. Невернувшихся героев войн. Они тоже не увидели результатов своего вклада. Не увидели на что разменяли годы и жизни. Их держала только надежда, что жертвы принесены ради чего-то стоящего, — накатывающая уверенность вновь придала сил голосу, и он зазвучал медью. — Но, знаешь что, доча? Я хоть и мелкий человек, но удачливей великих предков. У меня есть шанс! И я увижу, ради чего тянул жребий и отправился в ссылку. Слышишь, дочь? Есть шанс. И я его использую. Обещаю тебе — я вернусь!
Взглянув на часы, он убрал снимок обратно в стол. Стопки накопившихся листков, как сугробы у дома нерадивого хозяина, застелили весь простор. Статистика, справки, отчеты и правки, заметки, выписки, доносы. Одни высокие стопки, сцеди с них суть, ужимались до единственной фразы; другие обрывки-листочки, при правильном прочтении, разворачивались в чью-то личную галопирующую драму. Или в портрет человека, написанного мазками откровений таких глубоких и интимных, каких не слышат даже священники в исповедальнях. Неожиданные откровения.
Спроси у куратора, и он подтвердит: в персонале собрались люди совсем иного кроя — не такого, какой увидеть ожидаешь. Карандашом выведен абрис персон энтузиастов, альтруистов, живых легенд. Чуть смочишь набросок личными фактами, и проступят очертания личностей мелких, сорных, странных. Собранные вместе, чертежом положены на стол. Детали одного большого механизма. Обязанность Марша — не допускать в нём сбоев.
Но всё же, кто добровольно покинет Землю на десяток лет ради шанса быть распылённым дюзами ракет, шанса быть изъеденным неизвестной реакцией (и, вероятно, весьма болезненно)? Очевидно: кто угодно, кроме человека референтного. Потому кадровый состав напоминал скорей реестр аномалий. Жила человеческих искажённых ментальных форм, усугубившихся от консервации.
Здесь были и энергичные до оглупления энтузиасты, ставившие на кон все пожитки и саму жизнь, в надежде вписать в учебники своё имя. Хоть самым мелким шрифтом, хоть на последней странице мелкотиражного издания. Важен сам факт упоминания. Факт докажет их существование, он послужит индульгенцией, он станет ответом на главный вопрос предназначения в жизни.
Числились и люди, так сказать идейные: с патриотеской чеканкой. Вот только патриотизм этот — он особой марки. Особенность заключалась в том, что в список их интересов не входило светлое будущее и перспективы, но особой строчкой выделялось, подчёркивалось красным, первенство. Возможность первыми вышибить дверь будущего. И не важно, какое именно будущее там ждало. Хоть окутанное покрывалом ядерной пыли, хоть с перспективой видового вымирания. Главное: самим открыть ларчик, нажать на кнопку. Быть нацией с местами в первых рядах действа, страной, первой представшей перед богом.
На этом фоне не выделялись — даже тускнели — немолодые учёные. Выцветшие умы и утраченные таланты, которые в одно хмурое дождливое утро осознали, что теперь голого усердия не хватит. Даже не для роста, а для, так ненавидимой в молодости, стабильности. Конечно, была корыстолюбивая порода, что продолжала ковать личные заслуги из трудов молодых, пока не известных учённых, присваивая их открытия. Но учёным настоящим, учёным честным для толчка требовалось что-то смелое и решительное. Пусть даже безумное и авантюристичное. Лишь бы отвело от забвения. Чёрная луна была идеальным коктейлем их этих сумасшедших ингредиентов.
Остаток реестра звёздных путников — беглецы от забот, которым риск аннигиляции, что мелкая досада, нежели рвущая трагедия; за ними — ряд внушаемых и обработанных, так и не осознавших до конца, во что они вязались; завершают список жертвы обстоятельств. Среди последних — Марш. Считай, сама угрюмая судьба протянула ему билет на этот рейс.
Он снял сверху стопки свежую кипу листов.
В отчётах на многие страницы растянулись жалобы. Учёных — на все трудности жизни (точней — на упрямый и грубый тех. персонал). Техники же жаловались на плохую еду и несносный досуг (точней — на правила, запрещающие этот самый досуг). Немногочисленная женская часть персонала жаловалась на косые взгляды техников и на то, что последние, беспричинно толпятся у них в лаборатории (точней — … не стоит точней). А вот в этом продублированном медицинском файле ДиТёрк жаловался на возросшую раздражительность и головные боли.
Последний отчёт заставил Марша нервно заёрзать и вывести таблицы на экран. Там предыдущие отчёты, информация из них синими рядами букв и цифр вывели общую закономерность. Марш обвёл фамилию ДиТёрка, написал "депривация" и поставил знак вопроса.
***
День, когда рынок остановился
В день взлета американской межпланетной экспедиции рухнул фондовый рынок. Среди брокеров пустили слух, будто бы астронавты летят в поисках нового источника энергии. Спешный вывод не заставил себя ждать: спустя несколько лет полезные ископаемые станут сами обычными ископаемыми, а непостоянные станции возобновляемой «зелёной» энергии покроются пылью, так же, как и реакторы запрещенных АЭС. Грянувшая паника дельцов нанесла огромные убытки ряду корпораций и стран, растекшись волной дефолтов и банкротств (хотя, при этом, некоторые кланы стали только богаче).
Произойди это потрясение годами ранее, то никакая экспедиция не состоялась: попросту не хватило бы финансирования. Спекулянты, блаженные умом, но проклятые его краткостью, чуть было в очередной раз не исказили ход истории (как это уже бывало век и полтора века тому назад). Примечательно, что никто не придал значения запуску русских космических кораблей девятью годами ранее. Тогда лишь таблоиды написали, что новые красные хотят распространить диктатуру в космосе (справедливое утверждение, ничего не скажешь).
Самой необходимости полётов предшествовал ряд открытий. Первое из них от 2041 года обнаружило карликовую планету, вошедшую в солнечную систему. Изучив преломление света звёзд, ученые вычислили положение и направление небесного тела, тогда ещё зовущееся по порядковому номеру. Почётное имя греческого божества планета получила уже после осознания её значимости. Эреб, объясняя причину отклонения орбит Урана и Нептуна, вызывал куда больше новых вопросов.
Три года пристального изучения оказались скупы на плоды: лишь рассчитали орбиту, да обнаружили спутник. Скудность открытий была не следствием малого интереса или наплевательства изучавших. Причина таилась в необъяснимом поведения Эреба. Каждая попытка анализа заканчивалась информационным тупиком и нечитаемыми данными.
Нежелание мириться с неизвестностью подстёгивало, и уже в 2044 году был послан зонд для исследования аномалии. В присланных снимках виднелась одна чёрная рябь. Тогда, изменив траекторию, зонд снизился до уровня предположительной атмосферы. Камеры продолжили фиксировать протекающие реакции над поверхностью планеты: бурление непроглядных чёрных масс. Термические датчики молчали. Снижаясь, зонд коснулся чёрной мантии планеты и его настиг сбой. Камеры залил непроницаемый свет, выдаваемая астропозиция вместо текущего нахождения отмечала тысячи положений в космосе. Зонд посылал на Землю данные других небесных тел удалённых координат. В самом конце он выслал бинарным кодом длинную вереницу единиц, и навеки смолк.
Поведение тёмного Эреба обросло теориями. Неутихающие споры учёных пылали ярче дебатов об эволюции и теории струн вместе взятых. Диапазон трактовок простирался от убеждённого скепсиса до кромешной паранауки и эзотерики.
Скептики сулили погрешность приборов. Астрофизики говорили о частицах кварковой звезды в составе планеты и о силе всех четырёх фундаментальных взаимодействий. Упоминался и покров из вырожденного газа и фонящие невиданные изотопы. Крупица авантюристов выдвигала самые смелые предположения. Среди них была теория о многомерности Эреба и утверждение о квантовом состоянии всей макросистемы планеты.
Каждая теория имела свои основания и противоречия. Споры могли длиться сколь угодно долго без экспериментального подтверждения. Но как провести эксперимент на планете, непригодной для внешнего и внутреннего наблюдения? Решение оказалось на поверхности. В прямом смысле. Если точней, то в полусотне тысяч километров над планетой. Луна Эреба, казавшаяся столь заурядной, на деле была не так проста. Приборы зафиксировали в недрах спутника залежи вещества, которое выдавало сигнатуру данных, схожую с сигнатурой самой планеты. Шутка про «тёмную лошадку» гуляла в учёных кругах. Стало ясно: луна Эреба, названная Керой, — оптимальная цель для исследований.
Задача казалась простой: послать автоматы, те пробурят слой коры, извлекут образцы и доставят их на Землю для дальнейшего изучения. Но откладывать было нельзя. По расчётам астрономов пребывание Эреба в пределах солнечной системы ограничится каким-то полувеком. После он завершит своё паломничество и станет вновь недосягаем на тысячи лет. Единогласно возникло решение перехватить планету на подлёте — возле орбиты Нептуна. Единогласен был и вывод: сбор материалов должен быть предельно исчерпывающим. Другой возможности при жизни десятков поколений уже не представится.
Подготовка и реализация проекта шли намеченным курсом, но произошло событие, перетасовавшее все планы. Группа кибер-разведчиков (уважаемые потомки презираемых хакеров), извлекли из русских серверов детали готовящегося полета. Русская экспедиция помимо автономных ботов включала экипаж из трёх человек. Так же ими подготавливалось неустановленное оборудование, вероятно, способное запустить реакцию образцов, тем самым воссоздав процессы, проистекающее на Эребе.
Даже человек от всех наук далёкий мог заключить, что эти исследования бесценны. Исследования и ими порождённые открытия потенциально способны вызвать переосмысление устройства мира, сдвинуть парадигму, принести научную и техническую революцию. Нужно помнить, что наука определяет не только уровень технологий, но вытекающее из них производство, следом экономику, а она уже задаёт амбиции для мягкого международного влияния. Только потом брызги открытий достигают обычных людей через образование, товары. Но ведь влияние бывает не только мягким. Стоит ли напоминать, что остриё науки всегда прибирают к рукам военные. А эти открытия очень даже могли разродиться новым Манхэттенским проектом. Логично, что правительство Америки, как и подобает сосредоточению справедливости и демократии, не могло позволить другой стране опередить себя в накоплении знания и вытекающего влияния. Стремительно переписывался концепт полёта. Отныне огромный корабль с двумя дюжинами людей на борту и со всей необходимой техникой должен был нагнать и перегнать русских «коллег».
И уже в 2060 году, с опозданием почти в десяток лет, американская экспедиция Сцевола покинула Землю. Через четыре с половиной года следом отправилась китайская экспедиция Шугуан. Так космическая гонка приняла последнего участника с амбицией на первенство в науке и мире.
Приземистый оппортунизм
Фрэнк Киби сбросил тяжёлый контейнер — тот глухо упал на землю, подняв всполох бурой пыли, осевшей на колёсах ровера. Планетоход на четырёх осях напоминал скорей внушительный грузовик или облегчённый БТР, нежели транспорт космических исследователей. Три года здешней атмосферы расползлись солевыми узорами по обшивке. Алюминиевые элементы полностью поела прожорливая среда. Местами зияли дыры с кулак, но транспорт упрямо сохранял герметичность. Хоть Фрэнк по призванию и любил наблюдать химические реакции, но именно эта вызывала в нём ужас.