Виталик, обладающий умением искренне смеяться над самой тупой шуткой, хохотнул и тут же смолк под моим сердитым взглядом.
— Павлик, — сказал я проникновенно, — я знаю, что ты главный остряк аналитического отдела. Но мне сейчас не до шуток. Я и так весь вечер идиотские стихи слушаю. Давай просыпайся до конца и выдавай своё мнение. Думаю, ты не всё на свете проспал.
— Мирок интересный. Эксклюза тоже неплоха, — выдал скромное мнение суфлёр, посерьёзнев.
— «Неплоха»! — Я даже подскочил от возмущения. — Шикарная эксклюза, роскошная! Хрен кто такую добывал из дилаперов!
— Эксклюза — это так, мелочёвка, — не разделил моего восторга Павлик. — Тут другое интересно: перепухание, картофелекапуста… Вывод не напрашивается?
Я задумался с точки зрения суфлёра бессовестно долго, и он через три секунды сам ответил:
— Вывод сам собой напрашивается — в Миогене нет чётких границ. Это нечёткий мир. Мир, в котором противоположности сглажены, между ними нет выраженной разницы. У нас каждая вещь — это отдельная сущность, а у них — полудрова-полудым и морквосвёкла.
— А перепухание тут причём?
— Я думаю, что тут тоже своего рода нечёткость. У нас каждое твёрдое тело занимает определённое место в пространстве. А у них, видать, оно размазано по всему пространству. То есть ваш поэт не целиком в соседней комнате дрыхнет, а в основном, на девяносто девять и девять десятых процента. А одна тысячная его часть размазана по всей тамошней Вселенной.
— Ты точно проснулся? — поддел я Пашу, слегка обалдев от его гипотезы. В принципе у него все гипотезы сумасбродные.
— Идиот! — прокричал суфлёр так, что я прикрыл рукой переговорник. Верный признак, что ему мысль кажется логичной и правильной; он всегда злится, когда его не понимают. — Включи мозг, недоучка! Поэтому и называется перепухание, что человек плавно перетекает из одной точки пространства в другую! В одном месте он сдувается, а в другом вспухает! Просто меняет концентрацию себя в данной точке. Что не ясно?!
Мы с Виталиком промолчали, переваривая Пашины умозаключения.
— И между самими вещами, кстати, нет чёткой разницы, — слегка успокоился Павлик. — У нас есть морковь, и есть свёкла, и между ними нет ничего общего.
— Корнеплоды, — брякнул я.
— Что?! — опешил суфлёр.
— Я говорю, у них есть общее: морковь и свёкла — корнеплоды.
— Вот идиот! — задохнулся от возмущения суфлёр-философ. — Что с тобой сегодня? Ты что-то соображать плохо стал. Я же тебе о другом толкую, а не о классификации! Я говорю, что у нас между любыми вещами есть чёткая разница, граница. А в Миогене можно из любых двух вещей получить нечто среднее. На четверть свёклу, на три четверти морковку.
«Что среднить будем?», — всплыли в мозгу странные слова поварихи.
— И фазовые переходы тут, скорее всего, плавные. Водалёд. Значит, вода в лёд переходит не скачком, как у нас, а плавно густеет. Заметил, кстати, что город здешний похож на село? И это тоже гладкость, сглаженность — в Миогене нет разницы между городом и деревней.
— А конфигурация? — неожиданно возник из темноты уставший караулить Виталик.
Я удивлённо вылупился на него, и он, смутившись, пробормотал:
— Ну… Конфигурится тут всё… Само…
— А смысловик? — добавил я, обращаясь к Павлику. — Бабочник, обратник? Какая тут нечёткость?
Но суфлёра не так просто завести в тупик:
— Я думаю, Миоген не только нечёткий, но и саморегулирующийся. Вся рояльность, которая тут зашкаливает — это результат саморегуляции. Следствие само настраивает причины, целое — части… У нас следствие зависит от причины, а тут ещё и причина от следствия. Обратная связь.
И тут меня осенило:
— Нечёткий, саморегулирующийся мир с обратной связью, говоришь? — усмехнулся я. — А ты, Паша, не перепил пива случайно? Где ты видишь нечёткость?
Я повертелся вокруг себя, водя камерой.
— Где расплывающиеся перетекающие друг в друга предметы? Вот река. Она что, наполовину река, а наполовину каша манная? Почему мы со стажёром не перетекли никуда? Саморегуляция… У меня что, внутренние органы отсаморегулировались?
Даже здесь, в другом мире я почувствовал, что Павлик озадачен. Несомненно, мозги у него закипели, потому что я попал в десятку.