— Я наизусть список помню! Не надо уточнять!
— Соноко-сан вроде нас с тобой. Её тоже не отпускает железное сердце Хоккайдо.
Объект 104 сверкал прямо по курсу. Башня была похожа на струну. Горные кряжи скрывали её подножье, а вершина пронзала небо.
— Беда с этими женщинами, — произнёс я.
— Угу. Как вернёмся, я в массажный салон. Тебя подбросить?
Москаль-Ямамото — крепкий и кряжистый. Всё такой же, каким был в восемь лет, когда мы с ним познакомились. Разве что вырос.
На смазливом лице метиса сверкают прямоугольные очки в толстой оправе, в стиле Жана-Поля Сартра и советских физиков.
— Не надо, — говорю я.
— Там китаянки, — со смаком говорит Антон Кэндзабурович, — Скоро здесь всё китайским будет. Уже договоры подписывают. Рабочие визы, квоты расширяют. Японская Социалистическая Республика Хоккайдо ждёт гостей.
— Откуда ты всё знаешь? И про дежурную, и про договоры.
— Опыт, опыт. И наследие предков. А ты что? Всё оплакиваешь старую любовь?
На зеркале заднего вида прыгаюли два брелка — храмовый амулет для безопасной езды и миниатюрная атомная бомба из красного плюша.
Я достал сигмаметр и стал смотреть на экраничики.
— Что с колебаниями? — Москаль-Ямамото щурился на дорогу.
— А, да. В норме. В норме! И красные, и зелёные.
— Следи внимательней. Мы сейчас находимся, можно сказать, в одном из самых опасных мест планеты Земля. Не время о школьницах думать.
— Я не думаю. Прошло семь лет!
— Вот! А через год будет восемь.
— Мне это не нравится.
— Не нравится через Квадраты — поехали через Море Изобилия. Ты ведь этого хочешь?
— Разговор мне этот не нравится.
— Сам начал.
На красном экранчике мигнула сотня. Но потом снова упало в сорок шесть. Может быть, всплеск. А может, просто барахлит. Здесь, у Штыка, все наблюдения могут быть только косвенные.
Это я вам как физик говорю.
Дорога пошла на подъём.
— Красная сотня, — сказал я, — Мигнула и пропала.
— А сколько сейчас?
— Сорок шесть.
— Напомни, чтобы я тебя предупредил, — сказал он, — Потом, если вернёмся.
— Это что-то с колебаниями?