Я шел к пытавшемуся подняться упырю, с трудом волоча за собой меч, ему переломало немало костей, но он все еще был жив, и то, что у него была отрублена рука, не делало его менее опасным для практически обессиленного меня. Шагать с ножом в боку было тяжело, боли не было, просто неудобно, и то, что нож лезвием расширял рану, приносило еще больший дискомфорт. Однако он затыкал рану, вынув его, я умру через несколько десятков секунд. Меч вонзился в зияющую рану упыря и тот завыл от боли, его ноги и руки были переломаны, и вой был единственным, что он мог сделать.
Глаза начали затуманиваться, как оказался на земле я не помню, я слышал, как бьется мое сердце и как его стук становится все реже и реже. Моя голова лежала на теле упыря, я слышал последние удары его сердца. Я слышал, как затихает бой, а сам в это время смотрел на такое голубое и безмятежное небо.
Элли, вся израненная в порванном доспехе возвысилась надо мной, и я почувствовал, как острые когти срезают мою одежду.
— Помоги людям, — собрав последние силы, произнес я.
— Они справятся и без меня, тебе моя помощь нужнее, — пролязгала клыками моя жена.
— Помоги им, тварь! — с новой пришедшей волной боли закричал я.
— Я скоро, не смей умирать, только не сегодня, — проговорила она и заскользила прочь.
Шелестение о камни змеиного тела, вот последнее, что я слышал перед тем, как провалиться в беспамятство.
Треск костра, тепло с боку, первые ощущения после пробуждения были довольно приятными. Но когда я посмотрел, что греет мое тело и дарит такое блаженство меня начало потряхивать, но огромная потеря крови давала о себе знать слабость и не дала мне пошевелиться.
— Ты очнулся, милый? Я так этому рада, — нежные губы поцеловали меня в лоб, а глаза увидели обнаженное тело Эдалии, что терлась о мой бок, она согревала меня своим телом, пока я валялся в бреду от полученных ран. Как истинная и беспокоящаяся обо мне жена.
Конец главы.
Глава восьмая
Белая скатерть, разбитые блюдца, плачет девушка. Она умирает, а там, в колыбели, надрывается малыш. Маузер щелкнул затвором. Колдунья не должна была выжить, громкий выстрел заставил замолчать малыша от испуга, а колдунья затихла, заливая кровью пол. Половицы скрипнули под кирзовыми сапогами, зашелестел кожаный плащ. Тускло сверкнуло лезвие трехгранного кинжала. На пару минут в избе воцарилась тишина, но половицы вновь заскрипели под кирзовыми сапогами. Не смог, и дом малютки далеко. Неделя, мне нужна была всего лишь неделя, но путь занял месяц. Малыш заболел, в деревнях и стойбищах мне не могли помочь, я сам его вылечил, как мог, а потом сидя и смотря на блаженно спящего ребенка понял. Понял, что прикипел к этому малышу и уже отношусь к нему как к своему сыну.
Сад у моего дома был прекрасен весной, яблони и вишни цвели радуя глаз. В небольшой беседке сидел мой сын с внучкой, Настенькой, у неё уже был заметен округлый животик.
— Толкается, — улыбнулась Настенька. — Папа, а про деда так ничего и не слышно?
— Не слышно, но не беспокойся, батя тертый калач, с ним все хорошо, он, наверное, где-то на охоте, — печально улыбнулся он, не веря в то, что сказал Насте.
— Я скучаю… — начала говорить она. Но ее голос словно расплывался, и все внимание было направленно на ножку стола, которую незаметно облизывала тонкая струйка скверны, исходящая из девушки.
— А-А-А! — Мой крик раздался по пещере, я рванулся было вскочить, но сильные руки схватили меня и придавили к кровати.
— Костя, очнись!
— Я должен вернуться домой, скверна, я не очистил всю скверну! — задыхаясь в холодном поту орал я, не видя ничего перед собой. — Ребенок выжил и сохранил в себе скверну, я должен вернуться, они умрут, когда оно родится, отпусти меня!
— Костя, успокойся, очнись, тебя лихорадит! — Что-то коснулось моих губ, сильные пальцы разомкнули мне челюсть, и в рот хлынула живительная влага. Вновь открыв глаза, я увидел ее, она с поцелуем заставила выпить меня какой-то отвар. — Тише, тише, сейчас тебе должно стать легче.
— Эли, твоя печать действует? Она же убережет их от скверны? — Спросил я, чувствуя, как вновь проваливаюсь в сон.
— Защитит, даже не сомневайся, — на грани услышал я, вновь проваливаясь в темноту.
Никаких особых видений не было, так, страшные моменты моей жизни, я кричал, стрелял, резал и колол. А в перерывах смотрел то на охваченную скверной внучку, то на сына, как рассказывает ему ящероподобная тварь как, а самое главное кто виновен в смерти его матери. Что я не его отец, я его враг и что он может стать великим некромантом, ведь это у него в крови.
− Папа, это правда, что ты убил мою маму? — В этих детских карих глазах я видел её.
− Правда. — Шаг вперёд, полет кинжала, и бой начался прямо на глазах младшекласника. Я забил трёхметровую, страшно живучую ящерицу кулаками, он не ожидал такой ненависти и силы от человека. Когда я подобрал кинжал и разрезал ящеру горло, спуская кровь, то подошел с окровавленным кинжалом к мальчику, что так и стоял у дерева, а в его глазах застыли слезы. Прямо на лбу сына я начертил руну забвения своей кровью, смешанной с кровью ящероподобной твари, и повел его домой. Двое суток я пытался его спасти, в этот раз уберечь от собственных воспоминаний. Тогда, семь лет назад, его мать связала его и свою жизнь, но я вырвал ребенка из лап некромантки, что уже умерла. А теперь мне надо было спасти сына от знаний, которые разрушат нашу семью. Он должен был знать только одно: я любил его мать, она умерла от автокатастрофы. Но иногда мне казалось, что на меня его глазами смотрит она.
Несколько раз я приходил в чувство, и раз за разом мне хотелось бежать, не прятаться, я должен сражаться, я должен найти путь домой, ведь там ещё много тварей, которых необходимо уничтожить. И раз за разом сильные руки останавливали меня. А губы чувствовали прикосновение чужих, нежных, женских губ.
− Так, а если дать немного энергии под вот этим углом? − Я почувствовал приятное покалывание в руке, где находилась печать жертвы.
— Не меняется, значит, статична к внешним воздействиям. Вот бы его препарировать, интереснейший экземпляр.
Повернув голову я увидел Элли в змеином обличии, белое платье из грубого сукна было немного грязноватым, а конец её хвоста оплетал мою правую ногу и еле заметно вибрировал то ли от удовольствия, то ли из-за задумчивости своей хозяйки.