— Эк тебя, — сказал Краб и уточнил: — Выброс?
Я кивнул и спросил:
— Петя быстро обернётся?
— До Лагеря часа за полтора добежит, — сказал Краб, пожимая плечами. — Он, как мы с Рыбкиным в «Трамплин» угодили, всё выпытывал у меня, как Ломоть отнесётся, если мы назад повернём? А я ему: херово, говорю, отнесётся. Он и из простой ходки «возвращенцев» не жаловал. А тут — последний шанс…
Мой собеседник согнулся пополам и зашёлся в кашле, сплевывая слюну.
— Не удивлюсь, если он уже меня примеривался в какую-нибудь аномалию подтолкнуть и в одиночку возвращаться, — продолжил Краб сипло. — Мол, группа полегла, а ему типа повезло. Будто Ломоть такого «везунчика» да ещё и пустого просто в Лагерь бы впустил. А-то и висел бы Петя на осине у колодца.
Мы посидели молча.
— А что ты там про хавчик говорил? — спросил Краб.
— Жрать мне что-то надо? — вопросом на вопрос ответил я.
— Так ты решил не возвращаться? — догадался Краб и снова закашлялся, прижимая трёхпалую руку к груди и болезненно морщась.
— Ребро, похоже, сломал, — сообщил он и продолжил. — Пропадёшь. Думаешь, ты первый такой? Были и до тебя умники. Как кто найдёт подвал поглубже, куда Выброс не достанет, так тут же и срывается. Типа, на вольные хлеба. И поодиночке уходили, и командой. Никто не выжил. Кто в аномалию вляпался, кого тварюги местные порвали. А кто и вовсе — сгинул. Ты про то, что в Зоне нельзя без перерыва долго находиться, слышал? Так это — чистая правда. Через пару недель тебе крышу так снесёт, что ты в первую же «Плешь», как топор в воду нырнёшь.
— Это у тебя нервы крепкие. А будь здесь Петя, он бы меня застрелил. И до костра дойти не дал бы, — грустно усмехнулся я. — А теперь прикинь, сколько нервного народа в Лагере. Долго я там проживу? А даже если и не убьют меня сразу, кем я там буду? Неведомой зверушкой? И сколько пройдёт времени, прежде чем майор Дятлов про меня узнает и учёным на потрошение продаст?
Краб прихватом, сделанным из толстой проволоки, вытащил из костра большую жестяную банку с кипящей водой и разлил кипяток по кружкам. В воздухе запахло свежезаваренным чаем.
— Давай, — сказал он, кивая мне на мою кружку, — Пока горячий…
— Ты прав, наверное, — сказал Краб, шумно делая глоток, и затягиваясь остатком сигареты, — Но и в Зоне одиночка — не жилец. В Лагерь про то, что Выброс вот-вот, хоть оповещалка приходит. А в Зоне как? Ходи, да на небо посматривай? Твари, опять же, аномалии, излучение. А тут еще такая штука, ты вот в курсе, что помимо нас, бродяг, в Зоне и другие ходят? Да такие, что нечета нашим: комбинезоны, дыхательные маски, тепловизоры, стволы от «Калаша» и выше. Если кого из наших засекут, сядут на хвост и пока всех не перебьют, не отстанут. Не любят светиться. Встреча с ними для нас — верная смерть.
С месяц назад это началось. Костя Чук, земля ему пухом, вернулся из ходки с выпученными глазами. Рассказал, что своими глазами видел, как трое каких-то камуфляжных загнали в овраг у Новой Красницы новенького из тройки Барана. И из автоматов в друшлаг. А тело в «Рубец» закинули. Через неделю Партогаз стоял на восточной окраине, курил. Глядь, а через поле к Лагерю Петька Ревун несётся. Напролом, на удачу. И оставалось ему метров сто, как голова у него раз — и в брызги разлетелась. Партогаз сперва подумал, что Ревун в аномалию попал. Пошарил вокруг — нет ничего. А Кот, бригадир тогдашний, сказал, что такое бывает, когда из снайперки разрывной пулей в затылок попадают. Потом ещё пара случаев. Ну, Ломоть не выдержал и к Дятлову. Так, мол, и так: что за народ в Зоне беспредел творит? А тот ему — забудь. И тем, кто в курсе передай, чтоб не болтали.
— Что за «камуфляжные»? — спросил я. — Может это бродяги с Севера или Востока?
— В такой-то экипировке? — усмехнулся Краб. — Слишком дорого бомжей, которые в каждую ходку пачками дохнут, так снаряжать. Нет, тут что-то другое. Скорее всего, ещё кто-то на артефакты здешние варежку распахнул. А значит: грядёт передел. А где передел, там война. Так что не вовремя ты в одиночное плаванье собрался…
Мы помолчали. Я пил горячий ароматный чай, Краб от окурка закурил ещё одну сигарету
— Говорят, где-то в районе озера Бурштын (Бурштын: янтарь по-белорусски — прим. автора), что севернее Стечанки, лагерь учёных видели, — сказал он, сплёвывая в костёр розовой слюной. — Там ещё со старых времён бункер остался, вот они в нём и разместились. Попробуй к ним прибиться. Типа, проводником или добытчиком. Всё же не в одиночку. А как начнётся, глядишь, они тебя и прикроют. Потому как у нас, ты прав, тебе жизни не дадут. Или в лагере замочат, или Дятлов на цепь посадит. Как неизвестного науке зверя.
Я кивнул:
— Спасибо за совет.
— Услуга за услугу, — сказал Краб. — Если встретишь Хозяев Зоны, замолви за меня словечко.
Я улыбнулся:
— А ты не думаешь, что они не внутри, а снаружи?
— Это ты про Дятлова с Кировым? — Краб снова сплюнул. Слюна вперемешку с кровью зашипела на углях. — Какие же это хозяева? Это — шакалы. Таскают крохи со стола, да ещё и чужими руками.
— И какое словечко ты хочешь, чтобы я за тебя замолвил? — спросил я уже серьёзно.
— Смерти лёгкой прошу, — сказал Краб. — Выжить тут нам всё равно никто не даст. Если в Зоне не загнёмся, снаружи кокнут, как ненужных свидетелей. Так что если всё равно уж подыхать, то хотелось бы чтоб сразу. Чтоб не в соплях и дерьме собственном. Не воя, глаза выкатив, от боли, и не гнить заживо. А достойно. Чтоб только и успеть, напоследок рукой махнуть тем, кто остаётся. Мол, пока ребята — свидимся. И всё.
Я присмотрелся — Краб говорил от чистого сердца.
Странная история Петра Вельяминова.