— Ещё как могу, — яростно возразил я, призывая на помощь свой дар. И он послушно начал рассеивать туман вокруг.
— Прекрати, глупец! — теперь божок отреагировал агрессивно, — увидишь их — и они заберут тебя с собой, бросив меня здесь. Тебе ещё не время, — добавил он уже спокойнее, — просто поверь на слово. Подойди ко мне, или ты уже забыл, ради чего все это затеял?
Я подлетел к нему и аккуратно положил ладонь на его лоб. Он закрыл глаза и задумался.
— Ага… пентаграмма конвергенций. Было… Было где-то что-то подобное… Ну-ка…
Перед нами замелькали образы. Сначала день сменялся ночью, потом образы замелькали быстрее, вот уже зима сменяет лето… быстрее, ещё быстрее… вот окружающие деревья стремительно уходят в землю… ещё… ещё…
— Ага, вот, — раздался его голос, — смотри…
У статуи присели на привал двое людей: пожилой старик и молодая девочка. Совершив перед статуей красивый ритуал, заключавшийся в синхронном волнообразном движении ладонями, и положив на одну ступню ломоть хлеба, а на другую — кусочек мяса, они принялись за трапезу. Закончив, девочка начала (видимо, не в первый раз) ныть:
— Мастер Аноха, ну покажите, как рисовать пентаграмму конвергенций, ну пожалуйста.
— Хлоа, я же уже говорил: рано ещё знать тебе такие вещи.
— Ну я никому не скажу, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
— Ну хорошо, но чтоб никому, — он сделал строгое лицо и погрозил пальцем, — если старшие архивариусы об этом узнают… Смотри. Рисуешь круг. Затем проводишь спиральную нить отсюда до этого места, а потом…
Не прошло и десяти минут, как пентаграмма была готова. И в этот момент воспоминание застыло, словно кто-то нажал паузу. Я смотрел и запоминал. Всматривался в каждый узор, в каждую спираль, в каждое пересечение двух, трёх, а иной раз даже и четырёх линий. Пентаграмма в самом деле оказалась куда сложнее, чем того явно ожидала любопытная девочка. Пленник статуи не торопил меня; я смотрел столько, сколько было нужно. И лишь убедившись, что теперь я смогу воспроизвести её в любое время в любом месте, он погасил образ воспоминания.
— А теперь тебе пора возвращаться. Поскольку я узник этого места, то наказать тебя за нарушение обещания не смогу, мне остается только полагаться на твое честное слово. Впрочем, я уверен в том, что тебе можно доверять, — он медленно начал таять.
— Скажи мне хотя бы напоследок, как тебя зовут? — спросил я.
Лицо божка впервые за всё время тронула слабая улыбка, и он сказал:
— Меня зовут Аштиахари. Вернее, раньше звали. Для меня будет великой удачей, если теперь мне будет позволено иметь хоть какое-то имя. Теперь тебе пора. Прощай…
***
Когда я пришел в сознание, то чуть не упал со статуи — сильно кружилась голова. Но оно и понятно: такое прикладное использование моего таланта явно не входило в его первоначальную функцию, кто бы в меня это не заложил. Но это всё было не так уж и важно, ведь главного я добился. Знание, как чертить пентаграмму, теперь было у меня. Глянув еще раз в глаза Аштиахари, я увидел в них чёткую просьбу. Просьбу сдержать слово.
— Дхасс! — слабо окликнул я своего спутника.
— Ну наконец-то, — сидевший на землё орк подскочил и обеспокоенно посмотрел на меня, — Я тебя три раза звал, думал, не отвечаешь, потому что дуешься…
— Ты неправильно подумал, — сказал я без улыбки, но и без раздражения. Почему-то после знакомства с божком и его печальной долей моя обида на Дхасса показалась мне мелочной и едва ли не смешной! — Нет ли у тебя, случайно, еще одного ножа?
— Нет, у меня был только один, — со вздохом ответил орк.
— Ну тогда подними сюда свою секиру.
— Зачем?
— Надо, — недовольно ответил я.
Пожав плечами, орк вытащил из-за спины оружие и протянул мне, так что лезвие как раз оказалось около моего колена. Наклонившись, я… нет, лезвие было заточено на совесть, и рассадить об него ладонь было совсем несложно… в теории. На практике же я никогда не страдал мазохизмом и не испытывал желания нанести себе вред. Посмотрев ещё раз для решимости в глаза Аштиахари, я подбодрил себя мыслью, что порез на ладони — невысокая плата за то, чтобы освободить душу, больше тысячи лет мучавшуюся в заточении. Глубоких вздох — и моя ладонь проверила остроту лезвия сильнее, чем в том была необходимость. Кровь выступила мгновенно, как неаккуратно, кажется, я даже зацепил одну из вен. Ну, по крайней мере, крови будет достаточно. Здоровой рукой я потянулся вверх, к запястью каменной руки, которая тянулась к колчану, и нарисовал на ней восьмерку. Она тут же исчезла. Развернувшись, я потянулся к локтю руки, державшей лук. Снова окунув пальцы здоровой ладони в порез, я набрал ещё крови и нарисовал вторую восьмерку, которая вышла немного корявой из-за того, что тянуться до запястья пришлось очень далёко.
— Ты чего там делаешь? — спросил Дхасс, изучив свою секиру и, очевидно, не придя в восторг от увиденного.
— Выполняю обещание — расплачиваюсь за полученное знание, — ответил я, чувствуя, как ладонь начинает неметь, — а теперь, если тебя не затруднит, помоги мне спуститься.
Я уселся на пузо статуи и скользнул вниз. Дхасс ловко подхватил меня в самом низу так, чтобы я не отбил себе ноги.
— Ты себя что, порезал? Зачем? — недоуменно спросил он.