— Слушай, Вик, тебе какое дело? Ты хочешь, чтоб твоих Лизку с Артемом сюда забрали? Нет? Ну и радуйся, что у тебя иммунитет на это дело. Гемоглобин забыла написать. Вставляй цифры, растяпа!
Белла увидела Клауса. Застыла на месте, не зная, что делать. Но тот уже ее заметил. Перестал тыкать в замок украденным где-то магнитом, выпрямился, злобно спросил:
— Ты что, следишь за мной? Побежишь своему папочке докладывать?
— Фолс мне не отец, — тихо поправила мальчика Изабелла. В красивом длинном платье, ярких мягких туфельках, и со сложно заплетенными волосами, она казалось маленькой принцессой из древних сказок. Очень красивой и бесконечно грустной принцессой. Альфа слышала, что сердце мальчика забилось быстрее, но он все же грубо спросил:
— И че? Я тебя пожалеть должен?
Голос его, как он не старался сделать его злым, все же дрогнул. Мальчишка глядел на Беллу исподлобья, ноги его были напряжены, словно он готовился в любой момент "дать деру". Белла в ответ смотрела на него с отчаянной покорностью. Словно хотела дотронуться — но сама себе этого не разрешала, зная, что стоит дрогнуть руке — и чужак исчезнет в коридорах серого корпуса. И она просто смотрела на его лицо, пытаясь запомнить каждую черточку.
Зачем? Где-то год назад Пятая мельком слышала, как шептались о воспитаннице начальника две медсестры: неужто девчонка здесь с ума сошла? Рисует портреты, а потом с ними разговаривает. Что ж доктор с этим ничего не делает? Сапожник без сапог, как говорят!
Кого рисовала Белла? Всех тех, кому протягивала руки, и кто потом считал ее "посторонним объектом"? А то и вовсе умер или остался калекой…
Об этом Пятая тоже никогда раньше не думала. Просто смотрела, как растет девочка, знала, что она почти никогда не улыбается — и проходила мимо. Ведь альфы не заговаривают первыми. Так сказал капитан Пай. Значит, это истина. И она должна соответствовать этой истине. Всему, что ей говорит куратор. Об этом ей тоже сказала капитан Пай…
Они стояли напротив друг друга: босой мальчишка в чужих обносках и маленькая белокурая принцесса в красивом платье. Они не знали, что скоро оба будут лежать на операционном столе. И разницы между ними никто не заметит. Даже сам Фолс.
— Нет, — сказала наконец Белла. — Я тебя тоже жалеть не буду.
— А че меня жалеть? Я сам по себе. Вольный. Это ты к чужой юбке пришита. Небось шагу ступить отсюда боишься. А мне все по зиранскому барабану. Я отсюда свалю. Хочу — и свалю! А ты прячься за докторовым халатом! Фифа!
— Я тоже так хотела бы, — едва слышно прошептал Белла.
— Чего ты мямлишь?
— Я бы ушла. Если бы кто-то взял с собой — ушла бы! — девочка вытянула перед собой руку, посмотрела на запястье, обвитое толстым браслетом — резко развернулась к собеседнику спиной и зашагала в туже сторону, откуда пришла. Не оборачиваясь.
— Нервная какая! — буркнул недовольно Клаус и задумчиво почесал плечо. — Понаделали во мне дырок! Кровопийцы! Ну ничего, все равно свалю.
Раскрылись дверцы лифта, Пятая услышала шаги капитана Пая. И направилась ему навстречу.
Проблема с одеждой была решена за пару секунд. Симбионт вернулась в свою комнату, исполнила вечерние процедуры и, согласно расписанию, легла спать.
Ей снилась бабушкина коза, которую сосредоточенно дергал за колокольчик младший Настин брат.
— Да что ж ты делаешь, изверг! — охнула бабушка, выбегая на порог дома. — Валька, уйми своего мало́го!
Старушка торопливо оттащила мальчика от козы, погрозила детям сморщенным тонким пальцем.
— Нельзя! И ты, Настька, хоть и большая, слушай: нельзя живых обижать! Ни животных, ни людей! Кто беззащитного зверька пнуть готов, тот всегда найдет повод пнуть и человека.
Настя тогда не стала поправлять, что надо говорить "эгочеловека", бабушка "новомодные словечки" не любила.
— Люди — это не форма, это суть, — стукала бойкая старушка себя в грудь. — Слышишь, Настасья? Никогда не иди поперек сердца. Не теряй себя.
Бабушкино лицо исказилось, размылось, рассыпалось пеплом. Вместе с ней исчез дом, участок с цветущим укропом, выбежавшая на крыльцо мать и маленький брат, кривящий рожи козе.
Остались только большие голубые глаза, наполненные слезами. А еще — звон рассыпанных булавок и крик:
— Настена!
Та, другая Настя, тоже однажды может оказаться на белом столе. Может быть, ей не будет и двенадцати.
Эти лица тоже размылись и исчезли, оставляя после себя щемящую пустоту. Пустота заполнилась новыми ощущениями.
Теперь спящей снилась соленая влажность и тепло. Она пила это тепло и впитывала телом соль. Это было хорошее время, благодатное. Редкость в этом мире.