Я снова вывел на экран картинку с вертолёта и тихо чертыхнулся: журналисты действительно оживились. Операторы схватились за камеры, ведущие что-то быстро говорили, тыкая в нас пальцами, и я почувствовал, что в этот момент на нас смотрит весь мир.
Когда ты собираешься сделать нечто, что разделит твою жизнь на «до» и «после», возникает специфическое ощущение: как у купальщика, который оттолкнулся ногами и летит прямиком в холодную воду. Очень хочется оттянуть встречу с последствиями, но для этого слишком поздно.
И сейчас, после слов Тэффи, это чувство накрыло меня с головой. Я падал вниз.
Дыхание участилось, в глазах потемнело, я занёс ногу для очередного шага и вскрикнул от боли. Колено подкосилось, я нелепо взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, и даже удержал, но это уже не имело никакого значения. Они увидели, что я — колосс на глиняных ногах, а значит…
Крик на незнакомом языке.
Ну конечно.
Грохнули выстрелы, по броне забарабанили пули. Над площадью разнёсся вопль десятков напуганных людей, и от этого звука волосы на загривке встали дыбом.
Я инстинктивно закрылся ладонями и сжался: потребовалась долгая секунда прежде, чем я вспомнил, что нахожусь внутри прочной стальной скорлупы, которой пули не страшны. Вессен орал в общем канале, чтобы пилот вертолёта прикрыл их огнём, но тот тупил и отказывался.
— Огонь! — зарычал я, срывая голос. — Огонь, это приказ! Подавить огневые…
Как ни странно, моё вмешательство помогло: затрещала автопушка, и толстые трассеры, похожие на вытянутые огненные капли, вгрызлись в старинный особняк, расщепляя камень и дерево.
По ушам резанул крик: «Три часа! На три часа!», а затем в голове зазвенело. Громкий хлопок! Удар опрокинул меня, оглушил и отбросил в сторону.
Из-за пыли ничего нельзя было рассмотреть, а шум и пальба дезориентировали и напугали так, словно я был сопливым новобранцем и переживал свой первый бой: не знал, что делать, куда стрелять и слабо осознавал, жив ли вообще.
Когда я разобрался, что к чему, бандиты из оцепления уже валялись мёртвыми, толпа исчезла, а журналистов разгоняли миротворцы, использующие отнюдь не мирную лексику.
В одной из продырявленных фур кто-то верещал на высокой ноте.
— Заходим! — скомандовал я и попробовал подняться, но неожиданно рухнул на землю, пронзённый болью.
— Кэп? Что такое? — Вессену хватило одного прыжка, чтобы очутиться рядом.
— Нога, — просипел я. — Сейчас. Сейчас я…
Шлем Вессена склонился, а затем скептически покачался:
— Медика сюда!
— Что такое?! — сердито рявкнул я. — Зачем медик? Лучше помоги встать!
— Лежите, кэп, вы на сегодня отвоевались, — он раздражённо махнул рукой и обратился к остальным скаутам: — Слушай мою команду! Штурмуем согласно плану! Пошли!
— Стой! — приказал я, но никто не слушал.
— Секунду, кэп, — экзоскелет рядом со мной распахнулся и выплюнул заросшего бородой скаута с красным крестом на шевроне. — Потерпите.
Я не видел, что он делает, но почувствовал, как броня в районе невезучей левой ноги раскрылась.
— Вессен, какого чёрта? Вернись! Я приказываю!
— Ганди! — это лейтенант обратился к медику, который ни разу в жизни не брал в руки оружия, но при этом отслужил в скаутах уже два пятилетних контракта. — Ты вкатил ему наркоз?
— Да, и противошоковое тоже.
— Отлично. Простите, кэп, но ваши приказы больше не работают.
Штурмовики закидали окна и вход светошумовыми гранатами, дождались, пока они разом взорвутся, едва не обрушив остатки здания, и ворвались внутрь.
— Всё плохо? — прохрипел я, отмечая, как тело теряет чувствительность и становится чужим.