На горизонте показались хижины, крытые соломой и дёрном, низкие заборчики из жердей, загоны для скота. Тогда мне это всё показалось уродливым и варварским, но теперь я понимаю, что мы сами жили точно так же и в тех же условиях.
Гаэлы заметно приободрились, а я наоборот, полностью осознал своё положение.
Навстречу нам побежали дети, и я вспомнил, как сам точно так же встречал отца из дозоров, военные отряды, проходящие через нашу деревню, купеческие караваны. Дети везде ведут себя одинаково.
Я шёл, не обращая внимания на оскорбления и насмешки, но услышал женский плач, повернулся, и чуть не остался без глаз. Какая-то баба, видимо, жена или подруга убитого язычника, попыталась расцарапать мне лицо, выкрикивая непонятные для меня вопли. Я попытался оттолкнуть её плечом, но разъярённая женщина не отступала.
— Не он его убил, успокойся, — сказал Нибель, и только тогда женщина оставила попытки выцарапать мои глаза.
Женщина села на землю и горько зарыдала, окружённая детьми и подругами, которые бросились её утешать. Лошадь с мертвецом флегматично шагала за нами. Мы вошли в деревню.
Глава 2
«В тесном узилище
Путами крепкими
Связан Аргайл.
Словом волшебным
Скинул верёвки,
Ход потаённый
Открылся в скале.»
— «Песнь об Аргайле».
Меня не убили, как хотел Доннел, и даже не искалечили, как предлагал Нибель. Меня просто бросили в землянку к другим рабам, предупредили, чтоб я не делал глупостей, и ушли.
Среди рабов были и мои соотечественники, и дикари с острова Матак, и даже гаэлы, захваченные в битве или в чём-то провинившиеся. Большинство из рабов давно смирились со своим положением. Некоторые видели в этом наказание божье. Некоторые пытались выслужиться, чтобы их меньше били и меньше нагружали работой. Совсем немногие пытались сопротивляться. Я решил сопротивляться.
Мне давали мотыгу — я «случайно» ломал её. Мне поручали таскать брёвна — я выбирал самые тонкие, гнилые и плохие. Мне приказывали кормить скот — я подмешивал в сено ядовитые паслён и крестовник.
Конечно, ничто не остаётся безнаказанным. Я терпел побои, меня заставляли смотреть, как за мои проступки наказывают других рабов. Но я решил идти до конца.
В конце концов, я дошёл до того, что все остальные рабы стали меня избегать. Пытались вразумить, устроив тёмную, но я как-то предчувствовал опасность, и в тот день не сомкнул глаз, а когда ночью меня пошли бить, атаковал первым. С того дня всё стало ещё хуже.
Некоторые мои товарищи по несчастью, из тех, что пытались выслужиться, стали докладывать хозяевам обо всех моих преступлениях. Странно, но особенно усердствовал Озрик, мой земляк, из соседней деревни. При том, что я знал его раньше, ещё на воле.
Мне пришлось стать примерным работягой, образцом для подражания, но всё равно я старался незаметно для всех подгадить язычникам.
Лишь один человек улыбался, завидев меня, и лишь он из всех рабов разговаривал со мной. Потому что ему было плевать. Его звали Киган, и он был гаэлом. И если бы я мог видеть будущее, я бы придушил его в одну из длинных зимних ночей, но в те времена он стал моим единственным другом.
В самый первый день он подошёл ко мне, широко улыбнулся и протянул длинные тонкие пальцы для рукопожатия.
— Меня звать Киган, — сказал он. — Я — король. Киган ап Конайлли.
Я рассмеялся ему в лицо. Мы сидели в тёмной землянке, в которой жутко воняло дерьмом и прокисшим человечьим потом, он выглядел как заросший оборванец в лохмотьях, и заявлял мне, что он — король.
— Если ты — король, то где твоя корона? — спросил я.
Он пальцами изобразил подобие короны на косматой голове, и мы оба рассмеялись.
— Тогда я — теурийский император, — сказал я, изображая руками символы имперской власти — корону, скипетр и льва.
Киган сразу помрачнел и сказал, что это не шутки.