Лиза вернулась через два дня, одиннадцатого мая. Меня вот-вот должны были выписать, но матушка Ольга решила, что мне пока лучше к ней не приближаться. Да, моя любимая провела полторы недели в обществе гриппозных больных и не заболела, но «ты же знаешь, она ни с кем из них не целовалась». Поэтому ей хоть и позволяли меня изредка — очень редко — навещать, но она всегда одевала марлевую повязку — за этим следили и матушка, и Рената. Она мне рассказала, что за все время, пока она и другие работали в Лиличике, умерла лишь одна старушка — «там ничего нельзя было сделать, болезнь слишком далеко зашла» — зато все остальные выздоровели. А когда я порывался что-нибудь сказать, она с улыбкой прикладывала палец к губам — мол, расскажешь попозже.
Было невыносимо скучно — меня не подпускали ни к какой работе, ни физической, ни даже умственной. Разрешалось лишь читать бумажные книги, и, кроме того, Мэри написала для меня список слов языка мивок в английской транскрипции, который я прилежно штудировал. Впрочем, без знания правил языка не выучишь, а уж без разговорной практики — тем более.
Мне уже разрешали вставать с кровати, и я часами наблюдал за тем, как кипит работа в Николаевке. Кроме того, матушка Ольга разрешила мне встречаться с Сарой, ведь мы оба выздоравливали от одной разновидности гриппа. Половину времени я учил ее русскому, а половину она меня мивокскому, как могла. Мы даже начали составлять некое подобие грамматики языка.
Шестнадцатого мая мне объявили, что у меня кончился кашель, и я уже не был заразен. После обеда я наконец-то смог вернуться в нашу каюту. Должен сказать, что встреча наша с Лизой была весьма бурной, и поговорили мы только за ужином. Я, конечно, рассказал ей про галлюцинацию, думал, обрадуется, ведь это доказывает, что я без неё даже при высокой температуре жить не могу, а она почему-то задумалась и погрустнела.
И, чтобы хоть как-то развеселить ее, я вспомнил, что на острове цветы, как в будущем споёт Высоцкий, «необычайной красоты». На следующее утро, когда Лиза уехала проведать последних пациентов в Лиличике, я упросил-таки матушку Ольгу разрешить мне прогулку на берег — «только без физических нагрузок», сказала она строго.
Лучшие цветы, как я помнил, росли сверху, на Горе Колибри. И я направился туда по тропинке, протоптанной с тех пор, как там появился наблюдательный пост.
День был изумительный — ярко светило солнце, пели птицы, то и дело пробегали олени (ведь охота на них еще не началась). Залив был не свинцово-серым, каким я его запомнил с детства, а ярко-синим, и над ним кружили пеликаны, бакланы, морские орлы… Пару раз я останавливался полакомиться ежевикой — все-таки она здесь действительно необыкновенно вкусна.
И вот я набрел на цветы. Вспомнив, что мне говорила Лена, когда я купил для очередной ее подруги желтых роз — что желтый цвет считается символом печали — я нарвал красных, белых и синих цветов, как раз под цвета российского флага.
— Лех, ты что там как не родной? Заходи! — со смехом окликнул меня старшина Иванов, которому сегодня довелось командовать постом.
Я подошел. Мне протянули бутерброд:
— Угощайся!
Я взял его и в свою очередь поделился ежевикой, собранной мною в корзиночку.
— Ну и как тут у вас?
— Да все как обычно. Скучно, ничего не происходит. Взгляни сам!
Я и посмотрел. Вон красные пятна Лиличика, хотя людей с такого расстояния не было видно даже через подзорную трубу. Вон Россовский полуостров… Интересно, когда мы предпримем еще одну попытку установить контакт с тамошними индейцами? А с той стороны — Восточный Залив, и та часть берега, где в моем будущем находились Окленд и Беркли. И, наконец, мыс Алексеева и то, что осталось от Хичилика.
И вдруг я увидел, что в изрезанный заливчик между Хичиликом и Лиличиком спустилась мгла, такая же, которую я так хорошо помню с Ладоги.
— Лех, смотри! — закричал я.
Старшина Иванов припал к окуляру.
— Надо же… Как тогда на Каспии, — и побежал к рации.
Мгла задержалась недолго — минуты, наверное, с три, пока Леха Иванов докладывал об увиденном, и пока Володя говорил со мной, подумав, что теперь галлюцинации начались у Лехи. Я подтвердил ему, что тезка не грезит, но тут мгла неожиданно исчезла.
Все было точно так же, как раньше. Вот только в заливе теперь качались три огромных зеленых корабля. Флаги их я, понятно, не разглядел, но два из них были очень уж похожи на те, которые я помнил с детства по кинохронике о боевых действиях на Тихоокеанском океане во время Второй Мировой войны. Более того, первый из них был ужасно похож на корабль, фотография которого, с моим дедом на его фоне, висела у нас в гостиной. Другой очень уж напоминал танкер. А вот третий был похож на трамп, на фоне которого когда-то снялся дедушкин брат Иван. Тот самый, который пропал без вести где-то в районе Окинавы.
В любом случае, у нас, похоже, появились конкуренты. Леха, впрочем, выразил это несколько иначе. Нет, непечатных оборотов он, как ни странно, не употребил. Вместо этого, он просто сказал:
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Глава 3. В тумане
1. Пещера Аладдина
Мне было приказано немедленно спускаться — предстояли переговоры, причём не обязательно дружественные (хотя, конечно, во время Второй Мировой Штаты и СССР были союзниками). Через пятнадцать минут, я уже был внизу, где меня ждала шлюпка, доставившая меня прямиком на «Астрахань». На борту я сумел выцыганить пустую банку, в которую поставил цветы, и вышел на палубу.
Вскоре мы обошли мыс моего имени (никак не могу привыкнуть!) и вошли в заливчик. Три корабля все так же покачивались в том же самом месте, и уже отчётливо можно было разглядеть звёздно-полосатые флаги. Вот только звёзд было не пятьдесят, как в моё время, а всего лишь сорок восемь, и расположены они были прямоугольником, восемь на шесть. Когда мы подошли поближе, мы с удивлением увидели, что на палубах никого нет.
— Не нравится мне всё это, — сказал Володя. — Слушай, как твой голос?
— Да вроде нормально уже.
— Крикни им в мегафон, что мы хотим с ними поговорить.