С утра она бесшумно исчезла. Силы покидали меня, но я еще раз попробовал освободиться от пут. Бесполезно. Две моих сестры висели, как тряпичные куклы, и лишь старшая, Аллисон, подавала признаки жизни. Да, подумал я, не слышит меня Господь, и еще раз вознес молитву сначала Христу, а затем и Великому Лису.
В ту ночь, лиса вновь дежурила у тела матери. А наутро на поляну прибежал Джон Манро, тот самый папин друг, который рассказал маме о его смерти. Позднее он нас рассказал, что он гнался за огненно-рыжей лисой, которая привела его на это самое место, где он увидел мамин труп и нас.
Младшие сестры к тому моменту уже были мертвы, а Аллисон еще жива, но в ту же ночь скончалась, как ни пытался Джон ее спасти; я же каким-то чудом выжил. Джон забрал меня к себе, сказав, что это самое малое, что он может сделать для своего покойного друга; и мы с ним ушли на север, в земли, которые колония Нью-Йорк считала своими.
У Джона жену, беременную первым ребенком, когда-то давно убил один из Кэмпбеллов. Как он рассказывал мне, он сумел застрелить обидчика, но потом ему пришлось срочно покинуть Шотландию — любой королевский суд всегда будет на сторону Кэмпбеллов, единственного клана, который, по его словам, продался с потрохами англичанам. Во второй раз он не женился, предпочитая обходиться случайными связями и визитами в определенного рода заведения. Но ко мне он привязался, как к собственному сыну, и продолжил мое образование. А вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать лет, я, проснувшись, нашел его бездыханное тело на его топчане.
При жизни, Джон мечтал, чтобы я пошел учиться либо на доктора, либо на юриста — “деньги будут, а голова у тебя светлая”, говаривал он. Теперь же передо мной стоял выбор — уйти в подмастерья, для чего я уже был староват, либо заниматься тем же, чем Джон и мой отец до него. Но на похоронах я услышал краем уха, что началась война, позднее названная «войной Короля Георга», и в колонии создается свое ополчение — Нью-Йоркская милиция. Я и вступил в нее в надежде, что рано или поздно приду на Сасквеханну и поквитаюсь с Саракундиттом и его дружками.
Но первое, что мне пришлось познать — горечь поражения при Саратоге, когда десять лет назад эта деревня на севере Нью-Йорка была полностью уничтожена лягушатниками и их индейскими союзниками. Мне еще повезло попасть в плен именно к французам — индейцы попросту убивали всех мужчин-англичан, особенно тех, кто был с оружием. За три года плена, я в совершенстве выучил язык неприятеля, и даже ухитрился потерять невинность с дочерью одного из местных французов — как и я, метиски. А после войны, в колонии было принято решение об организации отряда скаутов — и я, только-только вернувшись из плена, перешел туда и достаточно быстро дослужился до сержанта.
И недавно наш лейтенант огорошил нас новостью — рота нью-йоркской милиции, усиленная нашим отрядом, отправляется с экспедицией Брэддока к слиянию Аллегени и Мононгахелы, туда, где французы основали форт Дюкень. А особенно обрадовала меня новость, что мы сначала пойдем вдоль Сасквеханны — по моим родным местам. И я помолился Господу, чтобы Он дал мне возможность отомстить Саракундитту, хотя подобные мысли и недостойны истинного христианина. Великому Лису я молиться побоялся — все-таки Бог завещал нам не поклоняться иным богам…
И вот я наблюдал за избиением наших южных соседей. И когда от них уже практически ничего не осталось, майор Вашингтон, гореть ему в преисподней, соблаговолил прислать посыльного — начинать атаку. Лейтенант Джонсон словил первую же пулю, причем выстрела слышно не было, и наших ребят в бой повел я. Мне сразу стало ясно, что шанс у нас один — как можно быстрее преодолеть дистанцию и сойтись лицом к лицу с врагом, иначе нас всех перестреляют; а воевать в рукопашную мы умеем, и умеем совсем неплохо.
Мы смешались с сасквеханноками, и я понял, что Господь услышал мои молитвы — передо мной появился Саракундитт. Я давно представлял себе, как я скажу ему: ты, ублюдок, убил мою мать, за что я теперь убью тебя. Я буду наслаждаться твоими мольбами о пощаде, а затем перережу тебе горло.
Правда, все случилось не совсем так, как я думал. И он, и я держали в руках французские томагавки и ножи. К тому же, он, похоже, меня и не узнал — в последний раз мы виделись с ним, когда мне было всего девять лет. Я сделал обманное движение и всадил ему нож в грудь, и он упал бездыханным к моим ногам. Я мысленно поблагодарил Господа и приготовился сразиться с другим вражеским воином, но тут из моих глаз брызнули искры, и я провалился в липкую темноту.
13 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.
Kапитан-лейтенант Виталий Цветков, позывной «Корсар».
Виталий стоял на поляне в деревне, вместе со своей подгруппой, и наблюдал, как индейцы стаскивают раненых, а также складируют в кучу трофейное оружие. Живых англичан практически не было — кроме одного, в зелено-белом мундире, со смугловатой кожей и более широким овалом лица, чем-то похожим на сасквеханнока. Его индейцы почему-то не стали добивать, а притащили вместе со своими ранеными, хоть и положили чуть в стороне.
Неожиданно в поле его зрения попали Кошмар, Ирокез и двое местных аборигенов, которые несли на каком-то одеяле то ли труп, то ли еще живого человека. Они подошли к группе, опустили свои импровизированные носилки, на поверку оказавшиеся конской попоной. Теперь стало видно, что на них лежит человек в залитом кровью офицерском мундире. Кошмар нашел глазами Хаса и, кивая на британца, сказал:
— Командир, мы тут лимонника нашли, он живой еще. И, судя по всему, офицер.
— А лицо у него знакомое. По крайней мере, у меня такое чувство, что я его где-то видел — добавил Ирокез.
Хас, приподняв бровь, удивленно посмотрел на Магу. Впрочем, причин сомневаться в его словах не было. Мага, закончивший академию ФСО по связистской специальности и запоминавший влет большие группы цифр, отличался очень хорошей памятью. Хас подошел к попоне и посмотрел на раненого. Туда же подошли Рустам и Леня, а куда вскоре подтянулась и вся группа. Хас всматривался в человека, а потом пожал плечами и посмотрел на Руссо с Удавом:
— Действительно, лицо вроде знакомое. Но этого человека я точно никогда не видел вживую. Может быть, на портрете или на плакате.
Он повернулся к Дарту и сказал:
— Макс, осмотри его и окажи помощь. Придет в себя — допросим.
— А, может, показать его нашим янки?
— Точно! Давай, зови их!
Вильсону хватило одного взгляда, чтобы узнать лежащего перед ними человека. Он даже присвистнул от удивления:
— Господа, позвольте вам представить — майор Вашингтон собственной персоной! Именно он командовал отрядом ополченцев, которых отправили уничтожить Аткваначуке.
— Джордж Вашингтон?! — с изумлением воскликнул Макс. — Тот самый??
— А вы что, про него слыхали?! — в свою очередь удивился Вильсон.
— Приходилось, — одними губами улыбнулся Макс и занялся раненым.
В свое время Макс окончил разведфак «Можайки»[60] и довольно сносно разговаривал по-английски. Раненый на мгновение пришел в себя и, вперемежку с требованиями немедленно его отпустить, угрозами, и обещаниями немалого вознаграждения, если его сейчас же доставят в расположение генерала Брэддока, подтвердил, что он действительно является майором Виргинской милиции Джорджем Вашингтоном.
Теперь стало понятно, почему он показался всем знакомым, ведь однодолларовую купюру с его изображением, наверное, видел каждый. Правда, сходства между человеком, лежащим сейчас на больничной койке, и его портретом на банкноте было не так чтобы много, но оно, несомненно, угадывалось.
В связи с этим, Рустам подошел к Хасу, и еще раз уточнил, что делать с пленным. Тот решения не поменял, буркнув, что, дескать, сначала надо выжать его, как мочалку, в плане информации, а потом отдать местным. Слишком много индейцев погибло в этой битве. Сам Хас выглядел задумчивым, что Руссо списал на большое количество дел.
[60] Можайка — военная инженерно-космическая академия им А.Ф. Можайского в Санкт-Петербурге, сейчас — военный инженерно-космический университет.