Скажите на милость, какому самоубийце понадобилось следить за Ташем?
Конечно, просьбу Таша не оставили без внимания, и ребята несколько дней походили вокруг его дома, но ничего подозрительного не обнаружили. Только полюбовались на Рил и ее грустную подружку. (Так, о Пиле не вспоминать!) Но сбрасывать со счетов мнение Таша было неумно, потому что за двадцать шесть лет постоянного общения Самконг не раз убеждался, что на пустом месте Таш своих выводов не делает.
Следовательно, вопрос о слежке становился совсем неприятным. Дело в том, что для того, чтобы вести кого-либо из братства так, чтобы они этого не почуяли, могли только очень хорошо обученные люди, которых в Ольрии просто не было. Здесь все было по старинке, самое крупное дело, которое были способны раскрутить местные силы охраны порядка - это найти украденную корову. Значит, либо все, и конфискованный обоз, и шайка Крока, и привидевшиеся Ташу шпионы было дикой случайностью и совпадением, во что Самконг при его жизненном опыте просто не мог поверить, либо кто-то нанял нужных людей за границей. Но кто и зачем? Конкуренты? Вряд ли. При их связях в Вандее и весе в тамошней гильдии изгоев надо быть полным кретином, чтобы решиться под них копать. Хотя, в любом случае это надо проверить. Вот и поручим это Валдею, он лучше всех умеет разговаривать с братьями по гильдии.
Что же касается остальных мотивов, то в Ольрии нанять сыщиков такого уровня могут позволить себе всего несколько человек, включая, разумеется, молодого князя. Их надлежит проверить всех, и поручить это следует Бадану, как самому ловкому. Не хватало еще тут дров наломать.
А еще надо проверить приезжих вандейцев, и вообще всех подозрительных приезжих. А это лучше всех сделает Крок. Заодно и напугает до полусмерти.
И поговорить с Лайрой, пусть даст задание девочкам держать ушки открытыми.
И самое последнее. Пообщаться с Франей и отправить несколько его пацанов в Закорючку. На них вряд ли кто-то обратит внимание, а они не хуже других присмотрят за домом Таша, за Рил и… Ну, да и за Пилой тоже.
Пила очень тяжело переживала смерть отца. Она грустила, тосковала и почти перестала улыбаться. О запрете на посещение Лики уже никто не вспоминал, благо, что у Пилы теперь был жених, который рад был потакать ее прихотям, а мачеха только и делала, что заглядывала ему в рот. В результате этого обстановка в собственном доме сделалась для Пилы совсем невыносимой, и она почти все время проводила у Лики. Та, как могла старалась развлечь ее, но чаще всего просто сидела и грустила вместе с ней, понимая, что помочь она ничем не может. Помочь могло только время, а его прошло еще слишком мало. Лика же могла только поить Пилу своими отварами и петь ей песни, которые уменьшали боль и дарили надежду на счастье, что и положено было делать песням.
Лучшим же лекарством от тоски стал для Пилы неожиданный визит Самконга. Когда высокий, широкоплечий, красивый, улыбающийся во все тридцать два зуба Самконг возник в один из вьюжных вечеров на пороге их дома, Пилу словно подменили, и она снова превратилась в бойкую, веселую, острую на язык хохотушку, которую знала Лика. Наблюдая за тем, как она улыбается главе Олгенского ночного братства, Лика чуть не плакала от счастья и облегчения, по наивности не догадываясь, что все это может значить.
Они засиделись допоздна, распивая принесенное Самконгом вино и слушая Ликины песни. Потом Пила засобиралась домой, а Самконг, как хорошо воспитанный барон, хоть и бывший, вызвался ее проводить, от чего она, к удивлению и ужасу Лики отказываться не стала. И ее подруге осталось только надеяться на то, что в темноте их никто не увидит, хотя это было все равно, что надеяться на то, что вся Закорючка за пять минут вымрет от внезапно вернувшегося мора.