- Насколько я знаю, к американцам не очень придираются.
- Обычно да. Но если кто-нибудь пронюхал, кто вы такие и зачем приехали... - Мэнкуп пожал плечами.
- Вы кому-нибудь говорили о нашем приезде?
- Только нотариусу. Он составит контракт, с которым я вас сегодня ознакомлю.
Они пошли к окаймленному цветочными клумбами стеклянному кубу, над которым горели неоновые буквы: "Аэровокзал Фулсбюттель". Проехала поливочная машина, волоча за собой яркий павлиний хвост. Это августовское солнце, отражаясь в брызгах, раскинуло веер радуги. Сухой, горячий запах пыли и авиационного бензина сменился влажной прохладой.
Дейли встал в очередь, Мун последовал за Мэнкупом в полуподвальное помещение, где стояло несколько столиков. Непритязательный кафетерий находился по эту сторону таможенного барьера, на еще нейтральной территории, поэтому посещался в основном членами летных экипажей.
Гул аэровокзала, особая полифония человеческих голосов, рева самолетов, металлических выкриков громкоговорителей сразу же отдалились, приглушенные толстыми стенами. Здесь было почти тихо. Шипела вода в большой никелированной кофеварке, слышалось звяканье монет об алюминиевую стойку, пилоты и стюардессы вполголоса обменивались короткими фразами, то и дело поглядывая на световое табло, на котором сменялись номера рейсов и названия городов, иногда близких, чаще далеких.
- Что закажем? Двойной кофе или одинарный? С коньяком? С кюмеллем?
Сделав заказ, Мэнкуп повернулся к Муну, следившему за электрическим помигиванием на стене:
- Разве не удивительно, что почти вся география мира умещается в этих четырех квадратных метрах? А я еще помню времена, когда мальчишки, начитавшись приключенческих романов Карла Майя и Герштекера, добирались до Куксхафена, чтобы спрятаться в трюме корабля. Предпочтение отдавалось парусникам - в Гамбург ежегодно заходило четыре тысячи парусников со всех частей света. Мальчишек большей частью ловили, но товарищи все равно взирали на них с уважением - ведь они добрались до Куксхафена, по тем временам это казалось далеко. А теперь из Гамбурга летят в Токио! Семь тысяч двести километров! Самая длинная экспресс-линия в мире!
- Два двойных с коньяком! - донеслось из-за стойки.
Мэнкуп встал, чтобы взять заказ. Муну уже раньше бросились в глаза его походка и манера стоять. Назвать это выправкой было бы неточно. Скорее всего это была какая-то несогбенность, несломленность. Лицо отражало сложный процесс - желчная усмешка попеременно вытеснялась то спокойной улыбкой стоящего над житейскими мелочами старого философа, то внезапным блеском неожиданно молодых глаз. Их серый цвет не имел ничего общего с потухшим пеплом. Такую окраску имеет штормовая волна, когда, приблизившись к берегу, встает на дыбы, чтобы сокрушать.
- Шестьдесят четыре года - это немало. И все же умирать никому не хочется. - Мэнкуп взглянул на Муна. - Честно говоря, я не очень надеялся, что вы откликнетесь на мое довольно-таки сумбурное письмо.
- Вам просто повезло. - Мун недоуменно повертел рюмочкой величиной с наперсток. Вылив коньяк в кофе, он добавил сахара и энергично помешал. - У меня есть друг, профессор Холмен, эмигрировавший в Америку при нацистах. Ему-то я показал ваше письмо, признаться, с довольно нелестным замечанием, что у отправителя не только мания преследования, но и достаточно средств, чтобы культивировать ее... Вы не обиделись?
- О нет, я вас вполне понимаю. В наше время не только отдельные люди, но и целые нации подвержены этой мании. Вооружаются, чтобы избавиться от страха, и этим только усугубляют его.
- Профессор не только рассказал мне о вас, но и принес целый ворох газет. Я с интересом прочел эту поучительную историю.