С алкоголем в стране были проблемы, но парни находили какие-то способы. Способы были действенными. Иногда по утрам музыкантов находили без сознания в ванной.
Агузарова в вечеринках не участвовала. За первую неделю я вообще видел ее только один раз. Агузаровская гримерша, крошечная азиатская девушка с дюжиной тяжелых колец в каждом ухе, смеялась надо мной и Пингвином и говорила хозяевам номера, в котором мы спали, чтобы те не мешали нам вечером заниматься онанизмом перед фотографией Жанны.
Она, кстати, единственная из музыкантов оценила мои ботинки:
– Отличные ботинки. Дорогие?
– Не очень.
– Как у вас в Питере называются парни в таких ботинках? Стиляги?
– Твистеры.
– Не стиляги? Именно твистеры?
– Лучше, чтобы я был стиляга?
– Будь кем хочешь. Твистер, панк, хиппи, gay, фашист, баптист… лишь бы не совок.
Накануне дня, когда аппаратура все-таки приехала, грустный, похожий на англичанина блюзмен достал канистру домашнего вина. Нам, несовершеннолетним, хоть это и было illegal, тоже налили.
Попивая вино и стукая кием по шарам, музыканты обсуждали кого-то из своих приятелей:
– Он проснулся с утра: денег ровно три рубля девяносто копеек. Причем он помнил: сегодня нужно звонить немцам. Именно сегодня, завтра будет поздно. То есть немцы обещали, что запишут ему пластинку, пришлют приглашение на гастроли, все такое… Полная сбыча мечт. Но денег: три рубля девяносто копеек. То есть хватает либо на звонок немцам, либо на две бутылки портвейна… На то и на другое одновременно не хватает…
– И что он выбрал?
– Что он мог выбрать? Разумеется, портвейн. Ни пластинки, ни гастролей так и не получилось…
Я слушал эти обрывки чужой взрослой жизни и был готов заплакать. Мне было пятнадцать лет, и я обещал самому себе, что свою жизнь проживу именно так… что мечта всегда должна оставаться мечтой… а выбирать нужно то, что достойно мужчины.
9
Я был уверен, что Волгоград взорвется не хуже, чем взорвался мой собственный город… но он не взорвался.
Милиции на концертах было почти столько же, сколько зрителей. За попытку не то что начать танцевать, а хотя бы встать с кресла, люди отбывали в пикет до конца концерта.
Больше всего меня расстроило даже не это. Сладенькие попсовые «Рондо» понравились Волгограду больше, чем рок-н-ролльщики «Браво». Тем долго аплодировали и даже подпевали, а к третьей песне Агузаровой зал начал пустеть.
После концерта Агузарова рыдала у себя в гримерке. Ее истерика была слышна даже на улице. Ее успокаивала азиатская девушка.
– Уроды! Все уроды!
– Да, Жанна.
– Они уроды!
– Да, Жанна!
– Мы, блин, круче, чем «Rolling Stones»! А они – уроды!
Потом Агузарова потребовала, чтобы все объявили «Рондо» бойкот. Музыканты устали. С ней никто не спорил. Они просто погрузились в автобус и уехали в гостиницу.
Я тоже сидел в автобусе. Снаружи, у черного входа во Дворец спорта, кучковались такие же, как я, но из Волгограда. Я даже хотел им крикнуть, что «Икарус» идет именно в гостиницу… не на небеса, парни, нет!., я точно выяснил: в гостиницу!… Но не стал.
Через два дня у меня был день рождения. Мне исполнялось 16 лет. Я становился совершеннолетним и с этого дня мог нести уголовную ответственность за многие проступки, за которые раньше нести не мог.
От музыкантов мне хотелось получить какой-нибудь подарок. Ну, например, чтобы носатая Агузарова поцеловала меня в губы… что-нибудь в таком роде. Я не знал, как им об этом сказать.
За меня о дне рождения сказал Пингвин. Поцелуя я не дождался, зато «бравовский» гитарист подарил открытку с автографом, а остальные сказали, что 16 лет – дата круглая, и крепко пожали мне руку.