— А вам все нипочем, — снимая фуражку и пригибая голову так, чтобы не задеть ей низкую для его роста перекладину, с наигранным укором заметил майор и вошел, — где вас, черт возьми готовят к подобному? Должен признаться, что лично у меня в голове стоит такой звон, будто я спал под церковным колоколом.
— Не судите себя строго, Ремер, — хмуро поприветствовал его гауптман, — мы все сегодня спали в одной «церкви». Наверное, нам все же придется поменять поставщика шнапса…
— Или хотя бы начать пить его меньше…, — тихо заметил лежащий у дальней стены медик группы.
— Не слушайте его, — отмахнулся Винклер, — я так понимаю, что вы пришли по тому делу, о котором мы вчера говорили? Или…
— Да, — кивнул майор, — так и есть. Думаю, ваш опыт, гауптман, мне может сегодня здорово пригодиться. Вы …могли бы выйти и выслушать меня? Или у вас дела?
— Какие дела? — намекая на плохую погоду, кивнул в сторону окна Винклер. — Дождь зарядил еще с ночи, все опять развезло. Весь деть будем валяться в этих чертовых пружинных кроватях. Спасайте нас от скуки, Ремер, не то мы сдуреем в этой каморке…
Они вышли в зал, где по-прежнему было пусто и только флаг Германии да, расположенные позади него на стене портреты фюрера и доктора Геббельса молчаливо взирали на их передвижение к столу.
— Два портрета, это хороший улов, — пошутил, кивая на стену Винклер, усаживаясь за стол напротив хозяина «приемной», — обычно для малых сел раздают лишь увеличенную карточку фюрера и флаг.
— Да уж, — улыбнулся Ремер, — нам повезло больше. Дело в том, что в штабе каким-то образом оказался большой комплект фотопортретов. Жаль только, что за исключением главного фото, все были в одном экземпляре. Вот мы, пользуясь случаем, и разгрузили местный отдел пропаганды. Кому-то достался рейхсфюрер Генрих Гиммлер, кому-то рейхсляйтер Мартин Борман…, а мне доктор Геббельс. Но, это все отвлекающие детали, простите меня, Винклер, я бы хотел перейти к делу.
— Слушаю вас, — с готовностью ответил гауптман.
Ремер положил перед собой фуражку, пригладил волосы и встал:
— Винклер, — майор подошел к окну, не решаясь сразу задать интересующий его вопрос. — Я хочу спросить вас. …Скажу сразу, дело это весьма щепетильное, а обратиться за разъяснениями мне больше не к кому. К тому же, я уверен, что у вас информации и опыта гораздо больше, чем у кого бы то ни было из пехотных офицеров. Так вот, вам конечно же, известно, что перед теми, к кому отношусь я и кого штабные порой называют «Punkt im Gelande», руководство ставит всякого рода задачи. Их список достаточно обширен: от простых, хозяйственных до самых глобальных, разумеется в лишь рамках контролируемого региона. Собственно говоря, для обеспечения выполнения этих задач мы и поставлены, но порой…, — Ремер снова запнулся.
— Вы можете не стесняться, Фридрих, все останется между нами, даю слово, — понизив голос, заверил гауптман.
— Тут такая ситуация…, — тянул с решением майор, — некоторые секретные директивы…, я их просто не могу понять.
— Например?
— Ну вот, …хотя бы сегодняшний случай. Вчера я, исполняя одно из «грифовых» распоряжений, через своего помощника Юзефа вызвал к себе старшего еврейской общины этого села. Хорошо, что они опаздывают, давая нам возможность нам поговорить. Я опущу некоторые детали бумаги, циркуляр все же секретный, но …не могу не спросить: вы знакомы с июльским документом по евреям?
Винклер не торопился с ответом. Несколько секунд он молчал, после чего неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу кителя и только тогда ответил:
— Знаком. Наверняка и вам известно, майор, что практически все из секретных распоряжений проходят через нас. Иначе просто не может быть, поскольку группы зачастую оказываются в таких ситуациях, что незнание некоторых секретных циркуляров может стоить нам жизни. Но ведь июльский документ по евреям уже четвертый…
— Все верно, — согласился Ремер, — ровно столько нам и доведено для исполнения.
— Странно, — удивился командир специальной группы. — Что там не так? Лично для меня все понятно.
— А для меня нет, — признался майор, — потому и хочу поговорить с вами, получить какие-то разъяснения.
— Спрашивайте…
Эрих Ремер вынул из кармана сигареты, вытряхнул и прикурил одну из них, а пачку бросил на стол, предлагая таким образом закурить и Винклеру:
— В опросных листах для евреев…, — выдыхая к потолку табачный дым, начал излагать суть своего вопроса майор, — столько пунктов… Скажите, а к чему задавать им столько вопросов? Вам не приходилось читать наши докладные по проработке еврейского вопроса? То, что мы там отображаем, просто цирк. Но, — признался Ремер, — и это было еще было терпимо. Последнее же распоряжение…
Я от него впадаю в ступор! Что может значить пункт: «лично отбирать и отправлять в Германию самых сильных, здоровых, чистокровных евреев, способных к воспроизведению потомства»? Хочу напомнит, коммунисты уже делали что-то подобное, отправляя неугодных за Урал. Ни к чему хорошему это не привело. Зачем нам повторять эти ошибки? Мы победители. Кто нас будет судить? Собрали это змеиное племя, вывели в лес и расстреляли! Какой смысл тратить столько сил и времени?
— Эрих, — предчувствуя непростую беседу, потянулся к сигаретам и Винклер, — Вы ведь внимательно читали документ?
— …И не раз, — с раздражением ответил тот.
— Чудесно. Тогда Вы не можете не помнить, что там четко сказано: «признанные непригодными для транспортировки — полукровки, старики, больные и так далее, должны быть уничтожены на местах, без транспортировки». Что Вас не устраивает?
— Отбор, — внезапно вспылил, обычно спокойный майор, — это чертово густое сито, через которое нам всех их надо будет просеять! Я просто не могу понять, зачем это делать?
Если бы я не знал политику Германии в отношении евреев, то подумал бы черт-те что. Складывается впечатление, что их хотят согнать со всей Европы в одно место. Там тщательно перебрать, как семена. Ну, а дальше… Я не знаю, что дальше, — признался вдруг майор. — Но ради смеха осмелюсь предположить нечто совершенно фантастическое. Скажем, к году 1949-му, когда мы уже твердо обживемся в России, их, евреев, где-то соберется столько, что сгруппированный нами и, прошу заметить, их имеющий отменное здоровье кагал, впору будет отправлять завоевывать, а после обжавать какую-нибудь страну.
Кто там их издревле притеснял? Египет? Можно попробовать. Или лучше государства послабее: Саудовскую Аравию, Палестину или какой-нибудь Йемен…
Винклер задумчиво курил. За те дни, что они провели в Легедзино, он здорово сдружился с этим образованным, начитанным офицером. Что и говорить, в данный момент трещал по швам его долг сотрудника секретной службы, обязывающий Фридриха немедленно докладывать наверх и изымать из рядов армии тех, кто особенно углубляется в подобного рода рассуждения. М-да, многого, …очень многого Ремер не знал, а потому делал свои идущие вразрез с решениями командования выводы. Его пытливый ум удивительным образом чувствовал — пробелы в поступающей сверху информации есть.
— Жаль, Эрих, — произнес, наконец, Винклер.
— Чего Вам жаль? — не понял майор.
— Мне жаль, что я не могу дать вам достаточно информации по этому вопросу, — пояснил гауптман, — Вам просто придется поверить мне на слово. Можете быть уверенным: и в этом вопросе все взвешено и выверено.
Спокойно, я подчеркиваю, Эрих, спокойно выполняйте то, что от вас требуется и отбросьте все эти смешные фантазии о том, что евреи завоюют какую-то страну к 1949 году. Мы сделаем все, чтобы в ближайшие пять лет их осталось на Земле не более трех процентов от того, что проживает сейчас. Сами подумайте, где им будет взять силы завоевать хоть кого-то? Все места, мой друг, из которых их изгоняли, уже надежно обжиты: и Египет, и Палестина, и…, страна запретов Йемен. А что касается вашего непонимания последних циркуляров, то лично я, как другу, Ремер, могу лишь настоятельно посоветовать не стараться что-то понимать. Командуют делать так — делайте! Да, не спорю, это грязная, но, поверьте, в немалой степени это еще и необходимая работа…