Кроткая тень отца повсюду следовала за ним, непроизвольно напоминая, каким был настоящий викарий церкви Всех Святых, по крайней мере, каким он сохранился в памяти и в сердцах любивших его.
Кристи нащупал край листка с конспектом проповеди, который он свернул и засунул между страниц Библии. Его учителя не одобряли студентов, которые постоянно заглядывали в такие листки, заранее положенные на пульт. По их мнению, проповедь должна была литься свободно, как бы из самого сердца, пусть даже священник потратит часы на то, чтобы ее затвердить. В теории все было прекрасно, но Кристи столкнулся в своей практике с ужасной вещью: его проповеди, если он читал их без бумажки, а иногда и с бумажкой, имели свойство затягиваться до бесконечности, а самым сильным чувством, которое они вызывали у слушателей, было глубочайшее удовлетворение от того, что они наконец-то кончались. Он был уверен, что любая, пусть даже самая сжатая, тщательно аргументированная, философски глубокая проповедь не в состоянии изменить поведение людей, тем паче их образ мыслей, по крайней мере на сколько-нибудь долгий срок. Мозг человека казался ему маятником: яркая, страстная проповедь может, конечно, сдвинуть его с привычной позиции, но раньше или позже он возвращается вспять.
Звук неспешных шагов по каменному полу заставил его оглянуться. Не только он, но и все, бывшие в церкви, уставились на пару, двигавшуюся вдоль центрального прохода с таким видом, который одни назвали бы исполненным спокойного достоинства, а другие – вызывающе безразличным. Если внешность виконта и виконтессы д’Обрэ и не вполне соответствовала представлению о том, как должны выглядеть настоящие владельцы замка, то только не из-за нехватки усердия со стороны Джеффри. Новый лорд был одет в серый оксфордский пиджак и брюки с ярким, без всякого сомнения, нарочито вызывающим жилетом васильковой голубизны и пучком засохших фиалок в петлице. На похоронах отца он был в черном и тогда же предупредил Кристи, что это в последний раз. «Уж лучше шокировать соседских сплетников, чем корчить ханжу», – заявил он, скривив губы в характерной ухмылке, которой Кристи уже начинал бояться.
Соседи, конечно, могли быть шокированы – в конце концов, не так уж много требовалось, чтобы скандализировать обитателей Уикерли, – но в данный момент на всех без исключения лицах было написано алчное любопытство. Леди д’Обрэ была в трауре: в том же самом простом черном платье, что и на похоронах, в той же самой шляпке с вуалью. Правда, сегодня она заколола вуаль назад, как бы бросая вызов множеству любопытных бесцеремонных взглядов, которые – она знала это наверняка – будут прикованы к ней. Ее неуловимая и несомненная «заграничность» снова явственно ощущалась, и Кристи приписал это чему-то более существенному, чем экстравагантные украшения из черного янтаря, или тому, что ее одежда выглядела скорее европейской, чем английской. Он не мог подобрать лучшего определения, чем некая «светскость» всего ее облика и манер, но ему было досадно, что ключ к интригующей загадке оставался ему по-прежнему недоступен.
Хор в последний раз пропищал «Аллилуйя», и Кристи прервал свои отнюдь не возвышенные размышления. Певцы сели по местам, и собравшиеся обратили к нему взоры, полные смиренного ожидания, от которых ему, как всегда, стало не по себе.
Кафедра представляла собою величественное, богато украшенное сооружение первой четверти семнадцатого века, стоявшее на возвышении и окруженное массивными резными перилами красного дерева. На кафедру вели четыре внушительные ступени.