Семен Семенович нарезал хлеб, свиное сало; он уж и побриться успел, и рубашку белую надел, да еще широкие, шикарные резинки натянул повыше локтя, для форсу. А как же? Мы, Бородины, народ культурный. Знаем обхождение… Вокруг него увивался Андрюшка и приставал с расспросами:
– Дядь Сень, а какой народ самый первый?
– Русские, – с ходу отвечал Семен Семенович.
– А потом?
– Потом американцы.
– А потом?
– Англичане, французы… европейцы, одним словом.
– А чехи, дядь Семен?
– Чехи – наши братья по вере и Христу.
– А индусы?
– Индусы – народ богобоязненный. У них был еще премьер-министр Бурхадур Шастри… Мастенький мужичонко, с тебя ростом. Он все в кальсонах ходил. А теперь у них премьер-министром ходит Индира Ганди, красивейшая женщина в мире. У нее за это есть на лбу отметина.
– Не в красоте счастье, – сказала тетя Марфута. – Было бы что обуть да одеть.
– Ноне обижаться гре-ех, – пропела тетя Соня. – Теперь у нас все есть, – и хлеб, и пашано продают, и масло подсолнечное.
– А махорки нету, – возразил из угла дядя Ваня. – Куришь папиросы, куришь… Ни крепости, ни скусу… Только горло дерет.
– Дядь Сень, а ты богатый? – спросил Андрей.
– Да как тебе сказать? Вот если б мы с тобой, Андрюша, нашли баржу с золотом… Ее в озере Падском Стенька Разин затопил. Тогда бы разбогатели. Ого-го!
– Ты уж помалкивай! – оборвала его тетя Марфута. – Проворонил ты свои тыщи.
– Какие тыщи?
– Какие?.. У дяди Паши лежали под крыльцом. Сто тридцать тыщ пропало, – тетя Марфута подмигивает мне и посмеивается.
– Да ну тебя! – отмахнулся Семен Семенович.
– Это что за тыщи? – спросил я.
– Дядя Паша Кенарский… конюхом у него работал. Тогда еще Семен председатель сельпа был. При пекарне держали дядю Пашу. А Полинка заведующей пекарни.
– Чья Полинка? – спросила тетя Соня.
– Да наша. Семенова сестра. Она все жалела дядю Пашу – хлебом его кормила. Он и признался ей: я, говорит, Полинка, богатый человек. А сам в шоболах ходит. Полинка смеется. А он ей: ты не смейся. У меня в одном месте сто тридцать тыщ лежит. Где взял? Табак в войну продавал да складывал. Она все со смехом: куда ж ты их прячешь? Никому не говорил, а тебе скажу. Потому – ты мне ближе родной матери. За доброту твою признаюсь. А лежат они под крыльцом у меня, под верхней ступенькой. Вот Полинка и говорит Семену, – тетя Марфута подсмеивается и кивает на Семена Семеновича, тот насупленно молчит, режет сало, – давай их возьмем! Все равно они пропадут. Жена у него, Катя, простая, и сам скряга старый. Что им делать с такими деньгами? А Семен ей: ты с ума спятила. Чтоб я, председатель сельпа, взял сто тридцать тыщ? Дура ты! Сам дурак. Ну, посмеялись, да забыли. Вот тебе реформа объявилась… Дядя Паша сидит на крыльце в пекарне и плачет, рекой разливается. «Полинка, – говорит, – деньги-то мои пропали… Все сто тридцать тыщ. Я удушусь». – «Да ты, – говорит Полинка, – хоть сдай их – тринадцать новыми получишь». – «Да меня посадят за них. Скажут – где взял? Я сжег их с горя». – «Ну и фофан! Я их, признаться, хотела украсть у тебя». – «Да что ж ты, глупая, не взяла? Хоть бы ты попользовалась…»
Все засмеялись.
– Да, жил человек! – распевно произнесла тетя Соня. – На одном хлебе сухом держался. Что дадут в пекарне, то и ест. А купить что-нибудь – ни боже мой. От таких денег-то! Родилась у него девочка. Он говорит: Катя, давай окрестим ее! Да в чем я пойду крестить? У меня ни обуть, ни одеть! Вот дура, у самой нет – взаймы попроси. Она и крестить ходила в чужих валенках.
Петр Иванович молчал, молчал да изрек из своего угла:
– Вы чего, на свадьбу накрываете, что ли? Выпить есть, а чем закусить каждый сам себе найдет. За стол сажайте, не то живот брехать начнет.
– Ой, да я эта… Яишенку изжарить хотела, – метнулась из сеней Настя.
– Она пойдет на второе, – сказал дядя Ваня. – А пока и огурцами обойдемся.