Уже стояли вокруг готовые дома, уже некоторые сделали побелку по первому разу, первый, так сказать, косметический ремонт, и, расчищая дворы, от души предлагали деду:
– Михалыч, возьми у меня доски (кирпич, песок и так далее). Без дела валяются… Пропадут же по зиме…
– Сколько будет стоить? – высоким голосом спрашивал дед. О деньгах он всегда говорил фальцетом.
– Да нисколько! Я ж себе даром брал…
– Ты себе бери, как хочешь, а мне скажи, сколько стоит.
Хорошие люди называли цену сразу: пятьдесят, мол, рублей (это даже неизвестно какими) или две поллитры и кусок сала. Немного, одним словом. Плохие же на дедовской дури слегка наживались. Но только слегка. То было время попорядочней нынешнего, и честный человек, хоть и казался идиотом, вызывал все-таки уважение. Или робость, что тоже лежит недалеко от уважения.
Но больше всего дед вызывал все-таки здоровый смех. И не только по поводу норовистости упрямого мужика. Тут уже причиной был сам частный дом, ибо страхолюдней его не только на улице – во всем поселке не отыскать. Оторопь брала, какой он был страхолюдный.
Дома вокруг строили, похожие друг на друга – большие, толстые; крашеные заборы выводили высокие, с большими резными воротами на случай привоза угля, стройматериалов, а потом, уже много позднее, машин. Дед же ставил дом по личному проекту. По его убеждению – совершенному проекту. До того как дом стал домом, он был кухней с большой печью. Вокруг кухни дед и фантазировал. «Усовершенствовал очаг в буквальном смысле слова». Его слова. Пристраивалась одна комната, другая, третья… Четвертая, в конце концов, даже пятая… Подсаживалась сбоку веранда с фигурным переплетением рам. Навешивался над крыльцом козырек-кокошник, а на него уже крепился шпиль-торчушка. Дом рос то в одну сторону, то в другую, вокруг него всегда были какие-то ямы, вагонетки с водой, горы досок и камня. Около дома никогда не было места для нормальной жизни. Здесь всегда, постоянно шло бурное строительство.
И все по индивидуальным чертежам. По индивидуальному рисунку. Первоначальный, так сказать, эскиз дома висел над супружеской кроватью. Это было нечто. Существующий в рисунке дом был похож на элеватор, ломбард, мечеть и градирню одновременно. Дед говорил – это дом будущего. И он на самом деле так считал…
Кончили школу дети – Надя и Володя, – уехали. Надо сказать, безмерно этим счастливые. Стройка их тоже выматывала. А дед продолжал упорствовать «в поисках оптимального решения». Уже зацвели в соседних дворах сады, заплел дикий виноград стены и заборы, а на дедовском подворье продолжало бушевать смешившее всех возведение. Дом стал анекдотом, притчей во языцех. «Видел, Петро, хату? Больше не смотри… Приснится».
Двадцать два года дед строил дом по вечерам и воскресеньям. А когда вышел на свою бухгалтерскую пенсию, то посвятил этому уже все время без остатка.
Он был упоен. То, что дом строится так долго, не смущало.
– Все истинное… – кричал он с крыши насмешникам.
– Не трогайте его, – говорили люди друг другу. – Не говорите под руку. А то навернется сверху.
Жалели старуху. Сколько ж можно подавать то раствор, то стекло, то мел, то глину…
Соседки судачили:
– Я б с таким жить не стала… Лучше у чужих белье стирать.
Не заметил старик и главного: его дом, в сущности, никому не нужен. Дети осели в Москве, приезжали редко, внуков не привозили – боялись ям во дворе, лежащих на земле проводов, самодельных лесов, шатающихся под дедовой тяжестью, когда он подымался на них с полным ведром. Боялись – и правильно делали. За годы стройки две кошки и собака пали жертвой этого дома.
Дважды дед сам ломал руку. Один раз ногу.