Как только интервью началось, Иден поняла, что Моника собирается быть с ней деликатней, чем обычно. А Моника знала, что ее аудитория не захочет оценивать ее великолепие отдельно от любимой и павшей жертвой предательства Иден Райли.
– Это один из лучших периодов для вашей профессиональной деятельности, Иден, – сказала Моника, – но один из худших в личной жизни.
– Это было трудно, – согласилась Иден, – но я выжила. Она хотела сказать больше. «Держи контроль над интервью», как сказала бы Нина. Она представила, как Нина стоит у стены напротив и что-то бормочет сама с собой, и эта мысль доставила ей некоторое удовольствие.
– Ваш брак существовал долго по голливудским стандартам.
– Пятнадцать лет.
– Можно считать, что это один из наиболее стабильных браков.
Иден уселась прямее. Моника не собиралась отпускать ее так легко, как она было подумала.
– Ну, брак может выглядеть здоровым снаружи, и быть отягощенным проблемами изнутри.
– Ваш брак был отягощен проблемами?
Иден посмотрела на чашечку кофе, чтобы продумать свой ответ. Она не знала, в чем заключались проблемы. Она, как и все, оказалась в шоке, когда Уэйн ушел.
– Я думаю, были проблемы, о которых я не подозревала. Я была слишком занята на работе, он много путешествовал, и я догадываюсь, что наши отношения таким образом разрушились.
Поведение Уэйна казалось плохой шуткой, но брак – это улица с двухсторонним движением.
– Вы не порицаете его?
– Он не хотел дольше быть женатым на актрисе. Я не могу порицать его за это. За другие вещи – да, но не за это.
– Он вскоре снова женился, это верно? Иден кивнула.
– Через месяц. На женщине из Пенсильвании. – Как будто Моника не знала. Как будто весь мир не знал, кто она была по профессии. «Школьная учительница, – прокаркал Уэйн. – Вы не можете себе представить ничего более приземленного, чем это».
– А ваша дочь, Кэсси? Вы будете ее опекать совместно?
Иден почувствовала резкую боль за глазами, такую внезапную, что у нее не было времени приготовиться к ней. Разговор о Кэсси был единственным, что могло сорвать это интервью, ввергнуть ее в дурацкие причитания.
Но она сдержала себя, широко улыбнулась.
– Да-а. Она будет ребенком с двойной опекой.
– Сколько ей теперь лет?
– Четыре. Этот год так или иначе был для меня действительно хорошим. Я не так много работала, и это дало, мне возможность распоряжаться своим временем.
– Вы также много отдавались работе над вашим любимым проектом?
– Фонд неблагополучных детей? Да!
– Вы были так интересны в роли Лили Вульф в «Сердце зимы»! Моника круто сменила тему. Она, по-видимому, подумала, что разговоры о детском фонде повергнут аудиторию в сон.
– Благодарю вас!
– Что значит для вас это обращение к зрителю до тринадцатилетнего возраста?
– Освобождение. И опасения. Я не уверена, насколько серьезно буду восприниматься в такого рода фильме.
– Ваш «Оскар» дает основания не беспокоиться об этом. Вы были удивлены, получив его?
Иден произнесла какие-то скромные смиренные слова, которые вылились из нее механически, и о которых она забыла мгновение спустя. Правда состояла в том, что она не была удивлена «Оскаром». Она пришла на премьеру «Сердца зимы» более обеспокоенная тем, что она увидит на экране, чем когда-либо прежде. Но как только фильм начался, как только она увидела, насколько совершенным было ее перевоплощение в Лили Вульф, она поняла, что создала нечто необычайное. Когда все закончилось, и зрители в течение нескольких секунд сидели в безмолвии и растерянности, прежде чем разразиться бешеными аплодисментами, она поняла, что и они это поняли тоже.
– Почему вы были так непреклонны в отказе от участия в сценах с обнажением? – спросила Моника.
Иден подвинулась на софе, желая найти место, куда бы поставить чашку с холодным кофе.