Выяснилось, что Алёнка по прозвищу Подарёнка приходилась боярину сводной троюродной племянницей, седьмой водой на киселе. Лет десять тому под Солнцеворот ее семейство санным путем отправилось к соседям на блины с медком. Дорога вела через замершую реку, лед оказался тонок. Трое саней с лошадями и седоками ухнули в черную водицу и сгинули без следа. Уцелела только меньшая девчоночка, потому как успела выметнуться прочь из тонущих саней и опрометью доскакать до берега. Не оставлять же родную кровь по чужим дворам куска просить? Вот и приняли сиротинушку в боярскую семью. Зимой Алёнка вошла в возраст, сговаривать начали. В мае свадьбу играть думали. А она вон чего учудила — задевалась куда-то!
— Нижайше прошу прощения, — встрял Ёширо, изъясняясь с троекратно усилившимся пришептыванием, хотя обычно говорил принц чисто и правильно. Как заметил Пересвет, стоило Ёжику начать шепелявить и картавить, как люди вокруг становились на удивление болтливы. Видимо, то был некий хитрый нихонский трюк, вынуждающий собеседников стать разговорчивее. — Брак девицы был сговорен только достойными опекунами, без ее участия?
— Э-э, — боярин поскреб в затылке, отчего высокая горловая шапка съехала ему на нос, — а, ваше нихонское высочество, вот вы к чему клоните. Не-не, ни в коем разе. Мы Алёнку не неволили, силком под венец не тянули. Не всхотела бы нынче становиться мужней женой — ну, значит, не судьба. Следующий год придет, другие ухажеры сыщутся. Девка-то выросла завидная красавишна. Доброгнева, жена моя, твердила, мол, девицу надо допрежь с женихом познакомить, пусть приглядятся друг к другу. В женихи ей прочили не пня какого замшелого, а младшего сынка Чурилы Псоевича. Он всего на три зимы ее старше и молодец хоть куда. Промеж ними все сладко да гладко шло. Алёнка всякий день рассуждала, как заживут они своим двором, а не нахлебниками у родителей. Не было ей никакого резону сбегать невесть куда.
— Кроме девицы, никто из вашего дома не исчезал? — въедливо продолжал Ёширо. — Челядь, охрана, кто-нибудь из младшей родни? Приживалы, на которых никогда не обращают внимания?
— Вроде все на месте… — судя по сосредоточенному пыхтению и нахмуренным бровям, Савва Негодович мысленно перебирал обитателей огромного терема, да затруднялся вспомнить многочисленных домочадцев. — Вернусь домой, велю управляющему немедля счесть всех поименно да потрясти за шивороты. Авось языки да развяжутся. Может, на Подарёнку впрямь блажь накатила перед замужеством. Убежала в монастырь или к подружке. А то в родные края подалась, на могилках отца-матери помолиться. Отряжу дозорных, пусть порыскают там да тут. Благодарствую за подсказку, ваше нихонское величество.
— До итасимаситэ, — певуче откликнулся Кириамэ.
«Не стоит благодарности», — перевел про себя Пересвет. Хорошо бы пропавшая боярышня поскорей отыскалась живой-невредимой.
— Ты, Савва, ступай домой, — распорядился Берендей, — так вот, о чем мы там? А, касательно урожайности персиянской гречихи в сравнении с тьмутараканской… Осмомысл, тебе чего? Соглядатаи твои ведают что о пропавшей девице?
— Надёжа-государь, дозволь слово молвить, — на сей раз мирное толковище о своевременном высевании гречихи прервал воевода сыскного приказа Осмомысл, слывший человеком толковым, но редкостно немногословным. Коли уж почтенный Осмомысл в думском собрании слова попросил, знать, нешуточно встревожен.
Пересвет приподнялся на своем месте, чтобы лучше слышать, и на Ёжика шикнул. Мол, не хрусти шелками, не звякай украшениями. Очень уж тихий у боярина Осмомысла был голос. Шептались, якобы лиходеи ему волосяную петлю на горло набросили, удушить пытаясь, да не сладили. Злодеев Осмомысл порешил, а былой зычной голосины с той поры почитай что лишился. Скрипит тихохонько несмазанным колесом, зорко надзирая за всем, что творится в Столь-граде.
— Не знаю покамест, что приключилось с племянницей Саввы Негодовича. А вот то, что за минувшую зиму народцу не в пример многовато бесследно сгинуло — это, как выражаются эллинские мудрецы, факт упрямый, — один из лежавших перед Осмомыслом свитков точно сам собой торопливо развернулся. — Да такого народцу, которому исчезать ну совершенно незачем. Данило, мастер-кузнец с женой, четырьмя детишками и стариками-родителями. Не в Ибирь же он подался посреди студеной зимы? Фряжский студиозус, что прибыл в Камень-горах рудное дело изучать. Стефания из Подолии, златошвея, — воевода дальнозорко прищурился, — девка Цинь Хо-тян, прислужница в чайной из Кадайской слободы. Хотя касательно последней знакомцы в один голос сказывают, якобы она сбежала с полюбовником. Еще среди исчезнувших числятся доезжачий с боярского двора, пожилая вдова-пирожница… — Осмомысл кашлянул, — и иудейский юнец из торгового семейства. Паренек именем Иосиф, тринадцати зим от роду. Родня по нему так убивалась, мать с горя чуть руки на себя наложила. Едва из петли вынули.
— И что, никого сыскать не удалось? — в замешательстве от подобных новостей вопросил Берендей. Думцы зашушукались, высокие шапки торопливо закачались, склоняясь друг к другу. Ёширо прикрыл глаза длинными ресницами, явно осмысливая нежданные дурные известия. — И это… никто выкупа не требовал, подметных писем не подбрасывал?
— Нет, — коротко отрезал Осмомысл. — Полное ничего. Неясно, как исчезнувшие пропали. Если они мертвы, то тела тоже не найдены.
— Еще бы, леса вокруг града вон какие стоят, — высказался Пересвет. — Брось труп в чащобе, так лешие и болотные сожрут за милую душу. Хотя у лесной нежити спячка еще не закончилась. Ну, так волки косточками похрустят.
Сыскной искоса глянул на царевича. С его морщинистым прищуром не разберешь: то ли одобрительно, то ли как на дурня распоследнего.
— Осмомысл, ты это… ты со своими орлами да соколами разберись, излови и пресеки, — гневно пристукнул концом тяжелого посоха по дубовому полу Берендей Иванович. — Да пошустрее. Не хватало нам душегубов всяких. Все, говорение на сегодня окончено. Расходитесь, думцы почтенные.
— Готов побиться об заклад, у тебя уже есть свое особливое мнение касательно сгинувших невесть куда людей, — заявил Пересвет, когда они с принцем выехали с царского подворья и двинулись в сторону «Златого слова». Кириамэ помалкивал, уткнувшись носом в пушистый соболий воротник накинутого полушубка.
— Нет у меня мнения, — честно признал нихонский принц. — Мне просто очень странно. В вашем мирном городе — и такое удручающее происшествие. Пропали люди разных сословий, разного возраста, мужчины и женщины… даже ребенок. Вот бы встретиться со старым ёрики… ками-сама, сейчас точно язык переломится!
— Осмомыслом, — елейным голоском подсказал царевич.
— Именно с ним. Побеседовать с глазу на глаз. Расспросить, при каких обстоятельствах пропали люди. Увидеть список исчезнувших.
— Ёжик, — поколебавшись, рискнул спросить Пересвет, — зачем тебе это? Осмомысл дело свое знает, сколько лет сыскарским воеводой в Столь-граде. Найдет пропавших, живыми или мертвыми. Или опять справедливость зачесалась и покоя не дает?
— Это мой долг, — невозмутимо откликнулся Ёширо. — Я присягнул на верность твоему отцу и вашему царству, значит, это моя обязанность. Не ожидать приказов и распоряжений, не полагаться, что дело исполнит кто-нибудь другой, но действовать самому. А ты, как верный сын своего отца, первым должен был заявить о своем желании помочь в розысках.
— Да я сегодня впервые услыхал об этих исчезновениях! — защищался Пересвет. — И вообще, это ты у нас такой — чуть что, подхватился и поскакал впереди всех на белом слоне. То тебе пропавших искать, то вызнавать, кто вирши сочиняет, то еще что-нибудь удумаешь!
— Тебя никто за воротник не тянет, — фыркнул Кириамэ. — Возвращайся во дворец, пообедай лишний раз, вздремни с утра до вечера и с вечера до утра.
— Ага, как же, — согласился царевич. — Чтоб ты мне потом покою не давал рассуждениями о неблагодарных отпрысках и надлежащих обязанностях подданного? Нет уж, спасибочки. Тпру, залётные. Приехали. Вот оно, «Златое слово», — он махнул рукой в сторону длинного дома, с каменным основанием и рубленным вторым этажом, выходившим фасадной частью прямо на улицу. Над тяжелыми дверями в медной оковке покачивалась большая жестяная вывеска с изображением развернутой книги, пера и свечи.