Мне стало не до задачи. Я глядел на хорошо знакомый, упрямый стриженый затылок, на сжавшиеся плечи и красные уши и думал: какие мысли сейчас одолевают мальчишку?
Раздался звонок. Никто не двигался с места - все ждали. Но Николай сидел не шевелясь. Тогда встал я.
- Иван Иванович! - обратился я к учителю, и в классе стало тихо как в погребе. - Я вижу, что плохо воспитал Николая Катаева. Я виноват в том, что он не умеет себя вести. Извините меня, пожалуйста.
...Когда ребята вернулись из школы, у нас в столовой на доске объявлений уже висел приказ:
"Воспитательнице Г. К. Карабановой объявляю выговор за то, что ее воспитанник Катаев Николай осмелился грубо ответить уважаемому учителю И. И. Остапчуку".
* * *
- Очень толковая девочка! - говорила про Настю Величко руководительница первого класса, старая, строгая учительница, скупая на похвалу.
Чтение, письмо, арифметика стали для Насти новой игрой. Она писала палочки или щелкала на счетах, приговаривая что-то с таким таинственным видом, что, глядя на нее, Коломыта спрашивал:
- Настасья, ты уроки учишь или сказку говоришь?
- У-у! Я Клавдии Иванны уроки давно выучила. Я теперь свое придумываю.
Любила она порассуждать.
- Вот счастливо вышло - человеком я родилась! Деревом, например, куда хуже. Вот родилась бы я деревом. Придут, сучья обломают... или зарубку какую сделают - вон как Колька. Может, и больно, а сказать не умеешь. Нет, человеком лучше. Правда, Вася?
Коломыта возвращался из школы позднее Насти, и она бежала ему навстречу:
- Вася, у меня по столбикам "отлично"!
Вася снисходительно улыбался и говорил что-нибудь подходящее к случаю. Вот, мол, и ладно. Молодец, Настасья, действуй!
Но пришел день, когда Настя задала роковой вопрос:
- А у тебя?
- У нас столбиков нет, - ответил Коломыта.
Настя сразу не нашлась. Но потом спросила у меня, что делают в пятом классе вместо столбиков, и в следующий раз задала вопрос вполне грамотно:
- А у тебя что по арифметике?
- А тебе что? - сказал Василий грубовато.
Настя не привыкла к резкому слову, а от Васи тем более. на постояла, растерянная, и медленно пошла прочь.
На другой день обида угасла и Настя снова заговорила с Коломытой:
- Тебя спрашивали сегодня?
- Нет, - ответил он хмуро.
Прошел день, другой.
- Еще не спрашивали? Как долго! У нас Клавдия Ивановна часто-часто спрашивает, - не унималась Настя. Ей так хотелось порадоваться Васиным успехам.
- Не ставили мне никаких отметок, - сказал Коломыта сквозь зубы.
* * *
Всякая новая весна - чудо.
Кажется, сколько раз было слышано, как заголосила вода, сколько раз видано, как громоздятся на реке ледяные глыбы, сколько раз вновь досыта и допьяна распирало грудь холодным, свежим воздухом, духом талого снега, и слепило глаза голубое сияние неба, - и все же радуешься так, словно встречаешь весну впервые.
Никогда я не чувствовал себя таким сильным. И не сказать, чтобы все шло без сучка без задоринки, зато внутри кипело, Кажется, если очень уж захотеть, то и гору сдвинешь.
А рядом - Галя. От этого я вдвое сильнее.
Галя постоянно с ребятами, но сейчас - я вижу - она особенно чутко и тревожно прислушивается к Феде.
К Гале после болезни Федя всегда обращал доброе лицо, внимательные глаза. Он никогда больше не говорил с нею о своем прошлом, но видно было: он помнит те часы в больничке. Он стал с нею тих - вот, пожалуй, самое верное слово. До купания в проруби он был весь ощетинившийся, жесткий, непроницаемый, постоянно готовый к бою; сейчас все углы будто исчезли. Его отпустило, ослабла какая-то мучительно свернутая пружина внутри, он стал мягче. И еще с одним человеком стал он доверчив - с Лидой.
- Она за мной ходила, - сказал он как-то Гале. - Она хорошо за больными ходит.