Герка, можно сказать, взвыл, стоял, абсолютно ничего не соображая, даже ведро с головы снять не додумывался… Не двигался Герка.
Где-то, как ему казалось, далеко-далеко-далеко, смеялась громко и звонко эта милая Людмила.
Плечи остро ныли.
И захотелось Герке от обиды поплакать – изо всех сил и долго, может быть, даже с подвыванием. Он уже и носом три раза пошмыгал, уже рот раскрыть собрался, как в глаза ему ударил ослепительный солнечный свет, а в уши прямо-таки бросился громкий и звонкий смех этой милой Людмилы – она сняла с его головы ведро и стояла рядом.
Но вот смех затих, и она устало проговорила:
– Не могу больше смеяться. Сил нет. Ну и насмешил ты меня, Герман. Молодец. Ни разу в жизни я так много не смеялась. Честное слово. Даже в цирке. Значит, с тобой будет интересно дружить, – самым серьёзным тоном продолжила она. – С людьми, которые умеют рассмешить, всегда дружить интересно. И полезно.
Потирая ушибленные места, Герка озабоченно и удрученно раздумывал над тем, почему же он нисколько не сердится на неё, хотя совсем недавно чуть ли не свирепел, хотя, по его жизненным представлениям, надо было бы ей отомстить… А за что ей мстить-то? Ведро он сам на себя напялил. Она же сняла ведро с его головы, то есть оказала помощь.
– Ничего смешного нет, – по возможности небрежно сказал Герка, отнёс ведро к колодцу, смотал тросик на барабан, вернулся обратно. – А я вот никогда таких ненормальных хохотушек не видел. Честное слово. Хоть в больницу тебя отправляй, до того ты по-ненормальному хохочешь.
– Я совершенно нормальная, и у меня абсолютно здоровый смех, – гордо сказала эта милая Людмила. – Просто у меня очень развито чувство юмора. Вот когда тебе станет известно обо мне самое главное, ты по достоинству оценишь меня, а может быть, даже станешь меня обожать.
– Обо-жать? Это ещё что такое?
– Неужели не знаешь?
– Обо-жать… Понятия не имею.
– Обожать… – Эта милая Людмила задумчиво помолчала, улыбаясь загадочно и ласково, и её большие чёрные глаза, казалось, стали огромными. – Очень трудно объяснить, если ты понятия не имеешь. Видимо, ты читаешь маловато, и только детское… А понять можно ещё и сердцем, без всяких книг. Обожать… – нежно протянула она и таинственно прищурилась. – Подрастёшь – поймёшь. Проще же говоря, обожать – значит, сделать для женщины что-то очень важное, почти невозможное. Только для неё одной, – стыдливо закончила она.
– Но ты же не женщина… – недоуменно пробормотал Герка.
– Обожать можно и будущую женщину, даже первоклашку, если почувствуешь, что она настоящий человек. Но тебе ещё рано заниматься подобными вопросами. – Эта милая Людмила снисходительно улыбнулась. – Вот если мы подружимся с тобой, я тебе кое-что объясню.
– Да что ты всё время хвастаешься? – возмутился Герка. – Обожать! Заниматься подобными вопросами! Будущая женщина! Где ты таких слов нахваталась-то?
– Я общаюсь со многими умными людьми, – объяснила эта милая Людмила. – И не только со сверстниками. Стараюсь всё понять и запомнить. А хвастаться мне не пристало. И пойдём-ка, Герман, рыбачить, а? Удочки у меня есть. А у тебя?
Вот тут Герка враз и твёрдо решил доказать этой милой Людмиле, этой будущей женщине, что обожать её он и не собирается, и сказал:
– Никаких удочек у меня нет, и рыбачить с тобой я не буду. И вообще нечего мне с тобой делать. Иди занимайся себе чем хочешь. Можешь плавать, можешь танцевать, можешь в шахматы играть или в шашки, можешь с плохими мальчишками пе-ре-вос-пи-та-тель-ной работой заниматься, а меня оставь в покое. У меня своих дел хватает. Понимаешь?
Герка хотел уйти, был уверен, что сейчас же уйдёт, но с удивлением и с неприязнью к самому себе отметил, что не уходит.