Моя голова была настолько занята этими мыслями, что я ничего не видел вокруг и потому врезался на полном ходу какому-то человеку в живот и поранил себе лоб о медную пряжку на его ремне. На пряжке была звезда. Человек был одет в брюки-галифе и обут в хромовые сапоги.
Это был военный. Офицер. На боку в кожаной кобуре у него был револьвер.
— Дяденька! — закричал я радостно. — Спасите! Там детей убивают!
— Где убивают? удивился офицер, которого я чуть не сбил с ног, когда на полном ходу боднул его в живот.
— Там, за углом!
Военный не раздумывая выхватил из кобуры револьвер, при виде которого у меня сердце захлебнулось от зависти, и побежал в указанном мной направлении. Бежать за ним у меня не было сил. Устал, волоча тяжелый футляр. И поэтому положил футляр на землю, а сам сел на него и стал дожидаться, какой оборот примут события.
Вскоре из-за угла выскочили Берэлэ и Маруся. Держась за руки, они во весь дух бежали ко мне.
— Там — концерт! — оскалил свои квадратные зубы Берэлэ, добежав до меня. На наше счастье, наскочил военный с револьвером, и у нищих только пятки засверкали. Вот что значит — везет!
Я не стал объяснять Берэлэ и Марусе, что они не такие уж везучие что, не встреть я военного, нищие бы им задали хорошей трепки.
Мы благополучно добрались до реки, отмерили семь шагов к юго-востоку от столба со спасательным кругом, разрыли наш клад и высыпали туда добычу. Захороненного богатства было так много, что мы долго топтали песок, чтоб умять получившуюся горку и сровнять с остальной землей.
На прощание Маруся поцеловала нас обоих, и Берэлэ при этом так засопел от волнения, что из его ноздри выдулся пузырь. К счастью, Маруся этого не заметила. Ведь она была слепа.
Третий день был последним днем совместного выступления Берэлэ и Маруси. Потому что вмешалась самая грозная сила — отец Берэлэ, грузчик с мельницы Эле-Хаим.
Шила в мешке не утаишь — гласит народная мудрость. А Берэлэ и Маруся были покрупнее шила, а их дуэт за эти несколько дней стал знаменит на весь город, и волны этой славы докатились до Инвалидной улицы и с громом разбились о порог дома, где обитал угрюмый грузчик с мельницы.
В этот день скрипка Берэлэ творила чудеса и источала такие волшебные звуки, что толпа дружно хлюпала носами и вытирала рукавами глаза. А Марусин голосок и ее закрытые незрячие глаза еще больше бередили души слушателей.
Нищие уже не предпринимали враждебных действий против своих конкурентов и понуро стояли на своих постах вдоль всей Социалистической улицы от базара до памятника героям гражданской войны, безучастно глядя на то, как удача проходит мимо.
Медным и серебряным дождем сыпались монетки в раскрытый футляр от скрипки, и я уже прикидывал в уме, что еще день-другой — и мы соберем достаточно, чтоб купить взрослый билет на поезд до Одессы.
И тут случилось то, что по логике, должно было случиться рано или поздно. Толпа замерших слушателей вдруг раскололась пополам, словно в нее врезался носом пароход, и перед нами предстал разъяренный, как медведь, отец Берэлэ. Левой рукой он поддерживал спадавшие штаны, потому что в правой извивался змеей ремень, заранее вынутый из этих штанов.
Скрипка Берэлэ издала фальшивый звук и трагически умолкла. Маруся еще продолжала петь, и когда она, почуяв наконец неладное, тоже затихла, на смену ее голосу пришел истошный крик Берэлэ.
Отец сгреб его, как цыпленка, в мгновение ока сорвал с него штанишки, безжалостно сунул его головой между своих толстых ног, так что голый зад торчал вверх и заранее покрылся гусиной кожей. Затем последовал свист ремня и вопль.
Никто в толпе не посмел остановить тяжелую руку разъяренного грузчика. Потому что в нашем городе отцовские права чтились как святыня, и никто не мог и подумать помешать отцу воспитывать своего сына.