Мудрый караванщик научил Томаса правильному ответу. Среди гонимых повсюду шиитов существовала "такийя", право принимать любую веру, если того требовала жизнь. Опять же, имелась вполне разумная причина – Старцу Горы пригодился бы необрезанный лазутчик. Наконец, прямо сейчас Томас мог выкрикнуть шахаду: "Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!"
Томас криво улыбнулся и ответил подслушанное у старого араба там, в чайхане, вовсе даже не стихотворение, вовсе не мудрость:
– Когда Абу-Аббас оскорбил своими стихами правителя Йемена и бежал в Каир, то погонщик его повозки напевал: "Не завидуй же, Сальма". Узнавши свое стихотворение, Абу-Аббас, в тайной надежде на похвалу, вопросил: известно ли погонщику, кем написано и кому посвящено сие?
Сановник и фидаины переглянулись, однако же, Томаса не остановили. Тогда Томас просипел:
– "Как же, знаю," отвечал погонщик. "То бесчестный Абу-Аббас, коему назначили уплатить сто серебряных за сожительство с собственной матерью, а ее-то и звали Сальма." После Абу-Аббас говорил: "Я и не знал, то ли мне ужасаться приписываемому мне кощунству, то ли дивиться столь малой вире за столь ужасную вину."
Люди в белом переглянулись теперь уже в неподдельном изумлении. Сановник даже отступил на полшага:
– Ты нас удивил. Входи!
* * *
– Входи! – прошептал Томас, открывая боковую дверцу. Чагатайский караванщик скользнул в проем; после года обучения в фидаинах Томас понимал, что халат гостя раздут от кольчуги, а штаны немного топорщит от вшитых медных пластин.
– Налево главные ворота, направо стена внутренней крепости. За ней направо садик, налево вырубленная в скале узкая лестница в покои рафиков и даи, а уже где-то там вход к имаму. Но туда меня не пускали.
– Ты славно потрудился, храбрый ференг, – под белой разбойничьей луной глаза караванщика блестели сталью, и Томас припомнил с непонятной тоской, как он сам впервые вошел в эту неприметную дверцу, и как его соперники мечтали подать хозяевам Аламута голову нахального ференга… И точно так же блестели под луной жадные глаза – пока еще белым блеском.
– К воротам!
Пробежали к воротам; двух стражников Томас опоил с вечера маковым зельем – тем самым, что давали новичкам, чтобы отнести их, уснувших, в закрытый сад. В том саду новички видели диковинные цветы, вкушали царское угощение – и, разумеется, прикасались к женщинам.
Женщину на востоке купит совсем не каждый. Дорогое удовольствие. Да и ходят здесь женщины обыкновенно закутанные по самые глаза. Почти все новички в том саду встречали первую женщину за всю жизнь.
А потом отвар из мака срабатывал, и новички, заснувшие в раю, просыпались на своем узком жестком ложе, под каменными пыльными сводами Аламута. И великий имам назаритов говорил, сочувственно качая благородными сединами: "Рай находится в тени сабель, о бесстрашный фидаин. Ты видел, что получишь после смерти, если выполнишь мою волю."
Затем, если повелителю Аламута требовалась голова эмира Хорезмшаха, грузинского князя или рыцаря Иерусалимского королевства, или даже самого Салах-Ад-Дина, то имам призывал к себе верного слугу… О, имам вовсе не говорил: "Пойди, убей для меня" того или этого.
О нет!
Имам говорил: "Сын мой, сегодня ты отправляешься в рай."
Рай находится в тени сабель!
Саблей и луком, удавкой и ядом Томас выучился владеть весьма неплохо. Не сравнить с наставниками-рафиками, но большая часть рядовых фидаинов уже не могла сражаться против рослого англичанина лицом к лицу. Пока чагатайский лазутчик сдвигал тайные запоры, Томас черной тенью шел по этажам надвратной башни, по стене к скучающим караульным – и убивал.
Вот уже второе столетие крепость Аламут покрывала страхом пределы ближние и дальние. Незримые клинки Аламута и сейчас готовились отлично – а вот высшие сановники уже далеко ушли от аскезы первооснователя. Им в голову не приходило, что кто-то может их не бояться.
И уж тем более, никто не задумывался, что против Аламута можно точно так же применить незримый клинок – да еще и откованый в нем самом!
Но вот заскрипели тяжеленные створки; больше не требовалось беречь тишину. Во двор между внутренней и наружной стенами с ревом хлынули бронные и оружные северяне. В громадной здешней библиотеке Томас встречал рисунки каплевидных щитов и высоких, остроконечных шлемов. Здешние мусульмане накручивали на шпиль чалму – русы носили броню вовсе без покрывал.
Великий Боже! Предводитель нападавших прямо в чешуйчатой броне выпрыгнул по плечам товарищей до гребня стены! Удар, лязг прямых мечей, страшный звук лопнувшего железа; крик падающего со стены стражника.
Хруст – и скрип ворот.
Внутренняя цитадель вскрыта!
Подняв щиты над головой, русы железным потоком вливались в пыльные стены. За ними бежали чагатаи все в тех же полосатых одеждах, только уже не в тюбетейках, в плоских шлемах-мисюрках, блестящих под все той же злорадно ухмыляющейся луной, и кричали:
– Сар ба дар!
Караван-баши оказался рядом с Томасом на внешней стене:
– Теперь я могу открыть, что мое имя Алп-Тегин, мой предок правил в Газни триста лет назад. Как я оказался в Самарканде, история долгая. Не в бою же рассказывать. Что с тобой, Томас из Донкастера? Отчего ты застыл? Или мусульманское имя вытеснило из твоего сердца ту, за которой ты пришел с края света?
Нет, о сестре Томас помнил. В саду среди гурий он с ужасом ждал именно ее – но имам совсем не дурак, чтобы позволить свидеться двум светловолосым…
Правда – чего стоять столбом? Вот оно, вымечтанное мгновение, вот за чем Томас терпел плевки и затрещины перед входом, вот ради чего рвал жилы на учении.
Как там кричат висельники-самаркандцы: "Сар ба дар!"
Лучше смерть!
А вот кому – сейчас уточним.
Томас выхватил саблю:
– Проведу тебя по наружной стене вон туда, где все сходится. Мы влезем сразу в жилые покои. Пять новолуний я готовил путь, забивая в скалу железные гвозди. А если ты не умеешь лазить по скалам, втащу на веревке!
– Я не умею? – Сарбадар оскалился, вытащил кинжал-пешкабз, и побежал следом. Недлинная стена привела к угловой башне, но меч и кинжал не понадобились: караул отсюда уже отступил во внутреннюю цитадель и теперь уверенно переселялся в рай под стрелами сарбадаров, под мечами северных наемников.
Ибо рай находится в тени сабель. Таковы подлинные слова Пророка. Воистину, он – прощающий, кроткий!
Саблю в ножны, ножны за спину, чтобы не мешались в ногах. Ласточкой Томас взлетел по заготовленным костылям; на вдох, не больше, отстал от него Алп-Тегин. Не скрипнула тщательно смазанная деревянная рама – но хоть бы и скрипнула, правее и снизу русы прорубались по лестнице, грохот и рев стоял неимоверный, пахло гарью и глиной, туркменские ковры, купленные за свой вес в золоте, истаивали густыми клубами вонючего дыма.
Защитники Аламута успели схватить копья, кто-то влез в доспех – но никто не обернулся, когда на головы им свалились из окна предатель-ференг и коварный сарбадар. Томас привычно крестил саблей – с его ростом и силой хватало пары ударов. Алп-Тегин с потрясающей скоростью орудовал удобным в тесноте кинжалом. Несколько мгновений, и по телам ворвалась бронная пехота русов, громко благодаря за помощь и восхваляя храбрость лазутчиков.
Резную самшитовую дверь в покои сановников разбили секирами – русы владели ими ничуть не хуже Константинопольских варангов. Запахло сладко, приятно миррой и ладаном, сожженным в очаге можжевельником и тем самым отваром из маковых головок – Томаса учили ядам тоже, и теперь он понял, что кто-то из высших этой ночью предавался пороку.
– Стойте! – Томас поднял руку. – Берите живьем, кого сможете. Я пришел сюда за сестрой, такова моя доля в добыче. Но надо хотя бы узнать, где она! Если вы перережете всех, кто мне ответит?
Капитан русов только наклонил голову; в прыгающих отовсюду красных бликах выскалилась кованая полумаска. Сарбадары под окном снова подняли боевой клич, Алп-Тегин выглянул: