Он собирался повезти Катю в Париж, когда они поженятся… «Катя сейчас сидит на лекции, наверное… Надо было не убегать из парка, а подойти к Олегу».
А Олег в Штатах был; он рассказывал, что черные там совсем оборзели, не работают, только торгуют дурью да права качают. Потому, наверное, они все и утопли, что привыкли жить спустя рукава, ни о чем не думать и у властей сидеть на шее — во всяком случае, так сказал бы Олег, это Саша знал точно. Саша был с таким суждением в принципе согласен; но, когда показали черного малыша, с виду Сашкиного ровесника (и пальчики такие же маленькие, страшно взять в свою лапищу — вдруг сломаешь…), у которого вся семья потонула, ему сделалось грустно и нехорошо, и он выключил телевизор. Черномырдин вспрыгнул к нему на колени и заурчал. Он стал опять играть с Черномырдиным: чесал, гладил его нежную шерстку. Только так и можно было не думать про плохое. А Лева все сидел по-турецки на диване и писал в своем блокнотике.
— Ха! — сказал вдруг Лева. — Ха!
Он явно ждал, что Саша спросит его, что означает это торжествующее «ха». Но Саша нарочно не спрашивал. Тогда Лева опять сказал:
— Ха! По крайней мере одну гипотезу мы теперь можем отбросить.
— Какую гипотезу? — фыркнул Саша. — У нас что, были какие-то гипотезы?
— Гипотезу о том, что это Пушкин. Это никакой не Пушкин, а наш с тобой современник. Вот, смотри, я тут довольно много слов разобрал:
Нечаянно пригретый славой
Наш царь за рюмкою вина
.......................двуглавый
..............................окна
...старых.......................
Устами.........................
.......................................
.......................................
............................свете
...........над чаркою дремал
...........................устал
В ночь рубежа тысячелетий
......решившись..............
Отдал Владимиру престол.
— Этот болван повторил очень распространенную ошибку: будто бы третье тысячелетие начинается первого января двухтысячного года, тогда как оно начинается первого января две тысячи первого… И тем не менее… Это же про Ельцина…
— С чего ты взял? — недовольно спросил Саша. — Там написано: «Борис отдал Владимиру»?
— Нет, Бориса я тут не вижу…
На остальных строчках — мало того что исчерканы — еще сверху сидела здоровенная клякса.
— Тогда почему Ельцин? Мало ли было всяких Владимиров! Да и Борисов тоже — как собак нерезаных…
— Владимиров и Борисов было много, — согласился Лева. — Тысячелетий было мало.
— Да, верно… Всего два.
— Ну, не два, конечно, а значительно больше…
— Как не два?! Белкин, ты в уме?
— Жизнь на Земле не с рождества Христова началась… Что ты таращишь на меня глаза? А древние греки, по-твоему, когда жили?
Саша никогда конкретно не задумывался о том, когда жили древние греки: может быть, в средние века… А когда были эти средние века — черт их знает…
— Ладно, ладно, — сказал он. — Пусть не два. Тем более могло быть много рубежей. Может, этот Владимир как раз и был древний грек. Ты всех древнегреческих царей знаешь?
— Владимир — это русское имя, а не греческое.
Лева, однако же, не знал — если предположить, что в стихах все-таки говорится о России, — какой царь взошел на российский престол в одна тысяча первом году: может, Владимир и взошел… Хотя ему смутно помнилось, что в одна тысяча первом на Руси еще государственности не было… В общем, Лева слегка засомневался. Но теперь не сомневался Саша. Он с самого начала считал, что Левино объяснение правильное; спорил он просто из чувства противоречия, потому что Лева малость раздражал его, и еще потому, что ему очень хотелось, чтобы рукопись все-таки оказалась Пушкиным, и он был жестоко разочарован.