Я оказался в тёмном, без проблеска белого света помещении. Я бы назвал эту темноту адской. Сначала я ничего не мог разглядеть, кроме нескольких кроваво-красных фонарей, которые очень тускло освещали пространство. В помещении стоял сильный запах разных химических соединений. Но запах был не противный, а таинственный и деловой.
— Ну? — услышал я краткий вопрос.
Задал его тот же голос, что звучал из-за двери. Говорил высокий молодой человек. Я не мог его толком разглядеть. Привыкая к темноте, я различил ещё с десяток людей, которые молчаливо чем-то занимались.
— Я хотел записаться… — снова начал я.
— А чё ты шёпотом-то? Говори нормально. Звук — это не свет. Ничего здесь голосом не попортишь, — сказал всё тот же голос.
А я, действительно, заговорил шёпотом. Сработал инстинкт: в темноте только шёпотом.
— Я записаться хотел в фотокружок, — сказал я всю фразу более-менее чётко.
— Записаться? — переспросил мой собеседник. — Ну, тогда тебе надо подождать. В середине учебного года обычно не записывают. Надо в начале учебного года приходить.
— И что тогда мне делать? — спросил я.
— Так подождать, я же сказал.
— До конца учебного года? — почти радостно спросил я. Мне хотелось скорее на свет, и у меня теперь была отличная отговорка для отца.
— Зачем? Подожди немного. Посиди. Начальник придёт, поговори с ним. Он тебя и запишет. Или не запишет. Садись.
Я сел на едва различимый в темноте стул, к которому меня повели, и стал ждать. А работа в свете красных фонарей не прекращалась. Очень быстро ощущение реального времени суток исчезло. Я смотрел на молчаливых, всех занятых своим делом и сосредоточенных сверстников и парней постарше. Я думал, что всё то, что я вижу — это не по мне. А они работали, как какие-то гномы в глубине своих гротов. У них были какие-то свои, очень специальные, непонятные мне разговоры между собой.
— Осталось пятнадцать минут. Закругляйтесь, — сказал тот парень, что открыл мне дверь. — Через пятнадцать минут включу свет.
Все немного ускорили свои действия и чем-то громче зашелестели.
— Ну! Включаю, — примерно через пятнадцать минут прозвучало очень решительно.
— Погоди, погоди! Секунду! Щас бумагу закрою лучше, — сказал кто-то. — Готово. Включай.
И зажёгся яркий белый свет ламп дневного света. И я, ослеплённый, увидел, оказывается, совсем небольшое помещение со столами вдоль стен и стоящими на этих столах фотоувеличителями. Я увидел щурящихся парней, в основном, моего возраста. Многие были в школьной форме. Девчонок не было вовсе. Никто не обратил на меня внимания. Все разом заговорили и начали активно приводить свои рабочие места в порядок. Те, кто заканчивал свои дела, брали с вешалки у двери одежду и, кто прощаясь, кто не прощаясь, уходили.
Минут через десять после включения света, ушли почти все. И тогда в дверь вошла шумная компания мальчишек, человек семь-восемь, все младше меня, все раскрасневшиеся с мороза. Возвышался над ними мужчина лет тридцати пяти, сутулый, худой, в куртке, кроличьей шапке и с очень острым лицом.
— Юноши, юноши, — говорил он им громко, — отснятые плёнки смотать в кассеты и забрать домой. В пятницу придёте, будем проявлять и смотреть, что мы с вами наснимали. Давайте живо и по домам. Только по домам. Не шляться и не врать дома, что были здесь.
Сказав это, он прошёл через всё уже осмотренное и изученное мною помещение, открыл ключом запертую дверь и вошёл в невидимую мне комнату.
— Вот он пришёл, — сказал мне самый старший из всех парень, который меня впускал, разговаривал со мной и был здесь за старшего. — Давай, иди, разговаривай.