— Ты уже знаешь? — спрашивает, отводя глаза.
— О чем? О сокращении?
Он кивает.
— Не бери в голову, — я улыбаюсь.
Он разглядывает меня так, будто хочет отыскать десять различий между правым моим глазом и левым.
В курилке людно. Бубнят голоса:
— …Но восьмом раунде. Все ждали, что Дымко его сделает на первом…
— Да брось, все знают, под кого это сокращение, успокойся, тебя не тронут…
— …Не хотел брать! Дело, говорит, передаю в суд. Еле всунул ему двадцатку… Бля, мужики, одолжите денег, без копейки остался…
Я появляюсь — все затыкаются. Прямо хорошая традиция какая-то стихийно образовалась.
Забавно наблюдать за их лицами. Сперва — напускное сожаление, вроде как при посещении в больнице безнадежно больной и безнадежно чужой родственницы. Потом — замешательство. Интерес. Любопытство. Наконец, удивление.
Закуриваю вторую за этот день сигарету. Мысли слушаются, как тренированные псы. Замечаю каждую складочку в углу чьего-то рта, ловлю каждый запах, каждый взгляд.
— Что вылупились, мужики? — интересуюсь добродушно.
— А что случилось?
Традиционный вопрос. В который раз я сегодня его слышу?
— Тетя Соня застрелилась, — отвечаю серьезно.
У них такие уморительно серьезные лица, что я начинаю ржать, как ребенок на кукольном представлении. Ржу, чуть не роняя сигарету.
— Это что, истерика? — робко интересуется наш стажер, студентик шефа, белобрысый Митя.
— Милый мальчик, ты так свесил, — отвечаю сквозь смех. — Кто тебе ждал, что Дымко его сделает на первом? Все прогнозы были — седьмой-восьмой раунд!
Они молчат. Митя пытается выплюнуть едва не заглоченную сигарету.
— Шеф уже у себя? — спрашиваю иначе, по-деловому.
Иду по коридору, стук каблуков такой, будто красная конница мчится. За спиной моей, в курилке, остается удивленная тишина.