В этот момент я почувствовал, что на меня обрушился град тяжелых камней. Щупальца задвигались: они ловили летящие камни и тихо опускали их на землю. Я без труда мог уничтожить напавших, но не хотел причинять им никакого зла, поэтому я опустил детеныша на пол и снова стал невидимым.
Потом я с бешеной скоростью понесся над бесконечными лесами. Летел как безумный, то высоко, то над самой землей, словно гнался за какой-то недостижимой мечтой. Потом все снова потонуло в разноцветных молниях.
На этом кончилось мое видение. Затем характер сигналов резко изменился, и комиссия решила не воспроизводить их, несмотря на все мои настояния. Ученые боялись, что с инопланетным пришельцем случилось какое-то несчастье, а изменившиеся сигналы — это запись его смерти. Никто не мог предвидеть, не вызвала ли бы агония неизвестного тяжелых травм в моем организме.
Что означало пережитое мною под влиянием омега-лучей?
Почему пришелец был одинок? Был ли он единственным в звездолете? Возможно ли, чтобы товарищи покинули его? Я чувствовал муку его одиночества, желание вернуться на родину, напрасные надежды на помощь наших диких предков, от которых он получил только град камней.
Хотя я жил его чувствами и мыслями всего несколько минут, этот звездный человек, погибший сотни тысяч лет назад на нашей планете, стал мне дорог.
Где вы, собратья погибшего? Под каким двойным солнцем вы живете, творите и мечтаете? Почему не посетите Землю снова? Человечество уже не встретит вас камнями. Или вы боитесь, что их заменят атомные бомбы?
Может быть, вы среди нас, но остаетесь невидимыми, считая нас недостаточно созревшими для встречи с разумными существами других звездных миров?
Не эта ли ваша тайна — тайна, скрытая в «волосе Магомета», более мудром, чем тысячи мудрецов?
У меня онемела спина, я сидел здесь уже более часа, а он ни разу не шевельнулся на своей узкой кровати. Простыня на нем была без морщинки, как будто под нею лежал уже труп.
— Нет смысла, — прошептал он утомленно. — Нет никакого смысла во всем этом…
Я хотел ему возразить, но дыхание перехватило. Сделав паузу, он без всякой связи продолжил:
— То, что мы называем жизнью, по сути что-то совсем нереальное… Как нереальны облака, отраженные в гладкой поверхности озера… Озеро разволнуется — отражение исчезнет, но это совсем не значит, что исчезли и сами облака… Все, что случилось на поверхности воды, — смерть без значения…
— И все равно надо жить, — вставил я.
— Наверное, ты прав, — ответил он, поколебавшись. — Но это безрадостно: появляешься из ничего, существуешь и вновь превращаешься в ничто… Другое дело, конечно, если в чем-то находишь смысл собственного существования…
Я молчал. Белая больничная стена потемнела, вдали слышались раскаты грома. Только лицо его с чистыми, гладко выбритыми щеками белело в сумерках. Не поворачивая головы, он посмотрел в окно и тихо сказал:
— Надвигается гроза, тебе надо ехать.
— Ничего. Я на машине.
— Нет, нет, иди… Дорога станет скользкой, опасно…
Действительно, смысла сидеть здесь уже и не было. Я чувствовал, что распадается даже то малое, что я с большим трудом старался построить в его сознании. Я встал и протянул ему руку, но он как-то натянуто улыбнулся и не подал своей:
— Иди, иди…
В кабинете я нашел доктора Веселинова. Он склонился над рентгеновскими снимками. Один из них чем-то напоминал мне далекую галактику.