Так и расстаемся на полпути к летной столовой: я иду на стоянку, штурман плетется завтракать…
«Ни черта не понимаю, — мучаясь в догадках, подхожу к КДП, — мой вертолет наверняка охраняется подразделением пехоты или десанта. Тогда зачем туда отправляют меня?..»
— Эй, боец! — окликаю солдата со старенькой радиостанцией и аккумуляторами. — Не меня ждешь?
— Вас, товарищ капитан.
— Бери свою шарманку и за мной…
Ми-8 с крупным номером «67» под выхлопными устройствами уже готов к вылету: экипаж в пилотской кабине; в грузовом отсеке — инженер эскадрильи во главе технической бригады; всю центральную часть отсека занимает здоровенный ящик с четырехсоткилограммовым газотурбинным двигателем для Ми-24. Повсюду лежат агрегаты, трубопроводы, инструменты в специальных металлических ящичках…
И тут меня осеняет.
«Товарищ полковник, вы не волнуйтесь. Мы же не знали, что здесь засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим…» — четко припоминаются мои же слова, сказанные начальнику Армейской авиации полковнику Григорьеву.
— Теперь понятно, — шепчу я, забираясь по трапу в чрево транспортной «восьмерки».
А, усаживаясь на откидное сиденье, ощупываю кобуру с пистолетом и раздраженно думаю: «Мля, надо было взять хотя бы автомат. Замена движка и ремонт поврежденных систем — это не на час работы…»
Удаление места аварийной посадки от аэродрома составляло не более пятнадцати километров. Однако высадка нашей небольшой группы напоминает масштабную армейскую операцию: восемь боевых Ми-24 и звено штурмовиков Су-25 около получаса кружат над районом, обрабатывая опасные и подозрительные участки из всех видов оружия. И только убедившись в том, что вокруг нет «духов», КП выдает в эфир команду на высадку технической группы и возвращение всех бортов на родные базы.
Поврежденный вертолет охраняется отрядом десантников на двух «бээмдэшках».
«Кажется, это те ребята, что крутились вчера около «двадцатьчетверки» Паши Винника», — узнаю командира бравых парней. Молодой лейтенант подходит к приземлившейся неподалеку «восьмерке», представляется и спрашивает о намерениях прибывших офицеров.
«Молодец, — отмечаю про себя, — дело знает».
И, пожимая его ладонь, информирую:
— Собираемся менять движок на поврежденном вертолете. Если все будет путем — сегодня же улетим.
— А как же вы поднимете такую махину? Капот-то высоковато… — глядя на громадный ящик, чешет тот затылок.
Честно говоря, мне и самому были невдомек подобные тонкости. Я не представлял, как в полевых условиях — без подъемного крана и специальных машин, инженеры с техниками справятся с подобной задачей. Однако, наблюдая за слаженной работой по извлечения двигателя из недр грузовой кабины, уверенно отвечаю:
— Не переживай — справимся.
Разгрузившись, «восьмерка» легко отрывает шасси от грунта и улетает в сторону аэродрома. В тишине, возле одиноко стоящего посреди плоскогорья Ми-24, остаются восемнадцать человек: шесть авиатехников, десять десантников во главе с лейтенантом, солдат-связист с радиостанцией и я — назначенный с легкой руки Сергея Васильевича старшим этой разношерстной команды.
Сегодня пятое апреля, первая половина весны. В Белоруссии, да и во всей средней полосе моей бескрайней родины сейчас довольно прохладно. Кое-где еще не отступила зима, по низинам и северным склонам лежат снежные островки. А в здешние предгорные районы уже пожаловало лето; денек выдался солнечным и жарким. И, не смотря на ранний час, вверх — прочь от прогретой почвы, жгутами и завихрениями струится горячий воздух…
Инженер эскадрильи Максимыч — высокий, худощавый мужик лет сорока, хлопочет около подраненной «вертушки», оценивая характер повреждений и распределяя обязанности между техников. Десантура пластается в теньке у бортов двух боевых машин. На невысоком взгорке дежурит связист и парочка бойцов из отряда лейтенанта, которых тот меняет строго через каждый час. Мне же ничего не остается, как загорать неподалеку от своего пострадавшего вертолета. Водружаю на нос темные очки, скидываю куртку, ложусь на разогретый солнцем песок, и от нечего делать поминутно вспоминаю вчерашние события…