— Садись, — Полуденица подтолкнула Тимку к скамье, сама присела как-то боком на одно из кресел, пододвинула бумагу и углубилась в её изучение. Тимка покосился на книги. Там видно было уже плоховато, но мальчишка различил, что это какие-то научные труды по медицине, философии, археологии и ещё десятку наук — тёмный лес. Их разглядывание так увлекло Тимку, что он вздрогнул, когда Полуденица сказала отрывисто:
— Дай руку. Правую.
С лёгкой опаской, но без промедления — не хватало ещё, чтобы она подумала, что он трус! — Тимка положил на стол руку ладонью вверх, как у врача на сдаче анализа. Рука была загорелая, поцарапанная, с набитыми мозолями, но с тонким запястьем и пальцами — рука мальчишки. Полуденица склонилась над ней и, помолчав минуту, провела своей ладонью над рукой Тимки. Тот дёрнулся — ему показалось, что руку поместили под мощную лампу, и свет вдруг сделался обжигающим, он едва не заорал: "Больно!", но удержался. Не знал сам, почему. При ней, при этой женщине, не хотелось кричать. Вот и всё. А Полуденица вдруг зашептала, держа свою руку над ладонью Тимки:
— Матьсыраземля со всех сторон смыкается. Сваптица на дубах крылья поднимает. Когда жил, кем был? Если умрёшь, кем родишься? Колохорт на ладони пляшет, дороги кажет… смотри!
Тимка — ему показалось, что на шею привязали тяжеленную гирю! — едва не ткнулся носом в свою ладонь. И расширил глаза — на ней, прямо на коже, вращался в двух направлениях сразу сияющий золотым, алым, малиновым и синим знак из двух сцепленных свастик. Вращение затягивало. Мягко закружилась голова. Тимка сделал над собой усилие, пытаясь освободиться от странного гипноза… и начал падать внутрь своей ладони — по крайней мере, так ему казалось. Падение было стремительным, но не неприятным, а потом плавно разорвалась, разошлась в стороны темнота, пронизанная отблесками дальнего света — и Тимка увидел проносящиеся мимо невероятно живые, отчётливые картины. Сперва он не мог толком ничего понять, всё сливалось в гремящую круговерть. Потом вдруг всплыла и стала ясной, как реальность, одна картина.
Бой шёл на улицах огромного и почему-то знакомого города. Это был современный бой, жуткий и кровавый. Рушились огромные здания, поднимая клубы праха. Били орудия. Ревели самолёты, оглушительно выли вертолётные винты. Волны людей в камуфляже решительно и безоглядно рвались по улицам. Взрывались и горели приземистые боевые машины. Из окон стреляли, воздух был пронизан смертью. Вертолёты высаживали людей прямо на крыши, и те тут же бросались в бой, лезли в окна и проломы. Вскипали бешеные рукопашные, трудно было понять, кто с кем сражается. Трупы летели в проёмы лестниц, на улицу — молча, сцепившись враг с врагом. Впереди вставало большое здание — белый купол проломлен, валит дым, огонь взвихривается спиралями. Кругом — техника, рвы, надолбы. Казалось, в этом аду уцелеть нельзя, но атакующие ближе, ближе… "Да это же Белый Дом! — подумал Тим ошеломлённо. — Белый Дом в Вашингтоне!" Плеснуло знамя — чёрножёлтобелое полотнище, порванное, пробитое. Его нёс высокий человек, которого охраняли с десяток огромных солдат — не в шлемах, как другие, а в чёрных беретах, они смыкались возле знаменосца живым кольцом, полосуя огнём всё вокруг, упорно пробивались по ступеням… Картинка смазалась, потом — появилась снова. Падает в чёрный дым полосатое полотнищематрас, похожее на вскинутую руку умирающего человека, протянутую жестом отчаянья. Рослый солдат водружает чёрножёлтобелое полотнище, оборачивается к невидимым товарищам, кричит что-то радостное…
Тимка ахнул. Это был он! Он, точно он! Конечно, намного старше, лет тридцати, а то и больше, но — он!!! И — голос, женский голос:
…Тимка сел и помотал головой, не открывая глаз. Затылок гудел, как колокол после удара. Солнце перевалило к трём часам, не меньше; Олег и Бес спали, попрежнему паслись кони. Кожаная одежда нагрелась до ожога. Тимка зевнул, дёрнул шнуровку на груди, пытаясь понять, что ему снилось, а что нет. Под пальцы попался тяжёлый медальон, висевший на груди на плетёном шнурке. Тимка вытащил его — в глаза плеснуло серебряным светом, чистым и отточенным…
— Ого… — пробормотал Тимка и, оглядевшись, пружинисто вскочил на ноги. — Полуденица! — позвал он громко. — Полуденица, откликнись!
Он кричал бы, наверное, ещё, если бы не голос Беса:
— Да не ори ты.
Тимка оглянулся. Бес сидел на траве, зевал во весь рот и потягивался. Олег тоже завозился, что-то пробормотал.
— Я… — начал Тимка, но Бес прервал его:
— Ясно, ясно… За тем и ехали, раз уж согласился… Не зови, не откликнется. Ты бы ещё поискать надумал.
— Да чего искать… — начал Тимка и бегом отправился вокруг кургана. Когда он вернулся, Бес расстилал на траве еду, а Олег весело спросил, стягивая сапоги:
— Нашёл?
— Нет… — обескуражено ответил Тим. — Холмик есть, а дома нету… — он с размаху плюхнулся на траву и яростно потряс головой. — Но так же не может быть!
— Может, не может… — Бес начал резать хлеб. — Чего она тебе дала, покажи?
— Славомир… — предупреждающе сказал Олег. Бес как-то стушевался:
— Ну а чего, я же просто попросил… Это же можно.
— Да я вот, я не против, — Тимка показал медальон. Мальчишки склонились над ним, сдвинули головы. Бес сказал с придыханием:
— Колохорт, как у…