— Зачем понадобилось ему дурачить меня? Да подлецы и не закрывают никого грудью своей.
Хюгель смешался. Ярость душила его. Но он не находил слов, чтобы возразить шейху. Он долго молчал и курил сигару.
— Надо кончать, — произнес он хмуро. — Кончать со всем. Жив еще этот задрипанный Гусейн-заде?
— Самым простым делом для меня было — утащить его.
— Ладно! — перебил Хюгель. — То, что ты средь бела дня шахского наследника из спальни украдешь, мне известно.
— Что делать с Гусейном? — спросил шейх.
— Выгони на все четыре стороны. А для стратегии я только что дал тебе немалые деньги.
— Зачем они сейчас?
— Собери курдов, которые скитаются без крова и пищи, таких в этой стране наберется не одна тысяча. — Глаза Хюгеля заблестели. Он повел шейха к карте, висевшей на стене, и обвел пальцем кружок. — Пусть разобьют лагерь в долине.
— Там, где развалины крепости? — спросил шейх.
— Да! — обрадованно подтвердил Хюгель. — У этой старой крепости они будут жить с женами и детьми. Ты понял? Бедные курды со своими семьями.
— К чему там женщины и дети?
— Пусть живут, пусть кормятся на наши деньги, пусть молятся аллаху и ждут Большого дня. И они, и ты узнаете о нем позже, а пока делай, как я говорю.
— Жандармы опознают меня, едва я начну созывать курдов, а веревка для моей шеи уже давно намылена.
— Чудак, — Хюгель усмехнулся, — я же тебе говорил не раз: шейх Гариби погиб. Это официально подтверждено мною и тремя жандармскими чиновниками ровно год назад. Труп твой опознан нами и зарыт в глухом месте, без каких бы то ни было указаний на могилу, чтобы не разжигать стадных и религиозных чувств у курдов. Да и физиономия у тебя теперь неузнаваема. Я ведь не зря пригласил к тебе лучшего хирурга из немецкого госпиталя. — Хюгель бесцеремонно раздвинул пальцами растительность на лице у шейха и погладил розовый рубец у него за ухом. — Не больно? — спросил он с чрезмерной участливостью.
— Больно, — ответил шейх, держа голову все так же неподвижно.
Абдурашид не знал, что в это время в их пограничном селении уже объявился Аскар-Нияз.
Юзбаши промчался по улице галопом на коне, одолженном у своего бывшего подчиненного узбека: тот встретил Аскар-Нияза на станции. Аскар-Нияз спешился у склада, быстро привязал коня к столбу и, сбивая на ходу нагайкой пыль с сапог, вошел во двор.
— Спишь, малай худородный? — крикнул издалека Абдурашид слуге, которого небрежно оттолкнул Аскар-Нияз. — Сколько раз говорено тебе: никого во двор не пускать!
— Это я, почтенный Абдурашид-ака, — сказал Аскар-Нияз и без церемоний подошел к супе. Кряхтя и всем своим видом выказывая недовольство, Абдурашид сел и свесил голые ноги в чувяках.
— Как здоровье досточтимого Мирахмедбая, да пошлет аллах благополучие его дому? — вяло произнес Абдурашид.
— Здоров как мул, — ответил Аскар-Нияз и приступил к делу. Он достал из походного мешка шкурку, остро пахнущую гнилью, и кинул ее на колени Абдурашиду.