…Полковник Константин Прокопьевич Кудрявин внимательно читал донесение из далекого таежного района:
«Лихарев Олег Вадимович, 1946 года рождения, житель города Москвы, работал в прошлом году в старательской артели на речке Светлой, неоднократно похищал драгоценный металл. Как стало нам известно, Лихарев похитил самородки общим весом более ста сорока граммов. На письмо гражданина Самойлова о его планах Лихарев ответил, что в предстоящий старательский сезон он снова приедет в наш район и, как мы предполагаем, возобновит свои преступные действия. Однако в настоящее время задержание Лихарева считаем преждевременным, так как не имеем данных о преступных связях Лихарева в Москве, о каналах сбыта похищенного золота. Кроме того, по предположениям явившегося к нам с повинной гражданина Самойлова Г. А., Лихарев имеет преступные связи на территории района. Эти вопросы нуждаются в детальной отработке. Направляем на ваше рассмотрение план первоначальных оперативно-розыскных мероприятий по изобличению Лихарева…»
Константин Прокопьевич снял очки, болезненно поморщился, потер веки. После давнего фронтового ранения читать трудно: правый глаз быстро устает, начинает ныть, а читать начальнику ОБХСС приходится много.
Уже восемь лет возглавлял Кудрявин этот отдел в Красноярском УВД, но сообщение из тайги о краже золота было первым в его практике. Опасное преступление. Дело тут вовсе не в размерах похищенного. Полковник снова и снова перечитывал донесение. Когда-то на купеческих приисках лихие старатели почитали высшим шиком непременно утаить часть добычи от хозяйских надсмотрщиков, надуть толстосума, обвести его вокруг пальца. В глазах своих товарищей такой «фартовый» ловкач не только не считался преступником, но был предметом зависти и восхищения. Иное дело украсть у артели. Здесь суд был скорым и грозным, и тотчас же следовала жестокая кара. Но кражи золота у хозяина были такой же старательской традицией, как необъятные плисовые шаровары или хмельная гульба после добычливого сезона… Те времена вместе с бутарами, вашгертами, придорожными кабаками и купеческим куражом давно канули в Лету. Так неужели Олег Лихарев живет во власти старых привычек?
Кудрявин опять надел очки, стал читать предложения товарищей из таежного района.
«Проверить возможную причастность к сбыту и хранению похищенного Лихаревым золота Гапичевой и Куделько. Обеспечить надежную информацию на случай внезапного отъезда Лихарева из района. В этом случае принять экстренные меры к задержанию Лихарева».
Что же, все профессионально правильно. Товарищи в райотделе детально продумали план операции под кодовым названием «Добытчик», и уже сейчас можно с уверенностью сказать, что «добычей» Лихарева станут горе, запоздалый стыд и долгие годы в колонии. Константин Прокопьевич взял ручку и размашисто написал в углу документа:
«Утверждаю…»
Отныне Олег Лихарев надолго занял мысли полковника Кудрявина.
Олег, не подозревая о том, что в Сибири о нем вспоминает и думает так много людей, летел из Москвы в Красноярск. Казалось, самолет шел строго на границе времени. Наверное, где-то далеко в стратосфере все-таки есть эта невидимая с земли граница времени — линия встречи, противостояния света и мглы. За иллюминаторами по одному борту царила ночь. Глухая, провально-черная. А в иллюминаторах другого борта в рассветных лучах теплились, розовели пушистые облака…
Олег знал: самолет движется навстречу солнцу. Но все время смотрел в иллюминаторы, за которыми была ночь. Ведь там оставалась Лида.
Грузовик, в кузове которого Олег проделал длинный путь от районного центра до поселка Красногвардейского, остановился у крыльца приискового управления. Олег перемахнул через борт, радуясь тому, что наконец-то у цели, кончилась многочасовая тряска по скверной дороге и под ногами не дрожащее металлическое днище, а твердая земля.
— О, кого я вижу! Олег Вадимович! — радостно воскликнул бородач в аккуратном темно-синем ватнике и зимней лохматой шапке. «Кажется, Рыскин Демьян Антонович», — с трудом припомнил его Лихарев. А Рыскин подошел к нему, уважительно, двумя лопатистыми ладонями пожал руку Олегу и, хотя был много старше его, почтительно поприветствовал: — Здравствуйте, Олег Вадимович. С благополучным прибытием. Снова, значит, решили навестить нас.
— Хочу еще сезон помыть золотишко, — сказал Олег с натянутой улыбкой. — Поработаю, посмотрю, да, может быть, останусь насовсем. — Он никогда не думал оставаться здесь и был удивлен: почему вдруг заговорил об этом. Но продолжал восторженно: — Места хорошие, заработки тоже.
Демьян Антонович подхватил с воодушевлением:
— Места у нас богатейшие, раздольные. Душе не тесно. Имеется все, что требуется для жизни. После войны мог бы осесть в городе. А я как погоны снял, так сюда. Тут я всеми своими корнями, до последнего вздоха…
Олег, чтобы прервать совсем неинтересный для него разговор, спросил нетерпеливо:
— Ну, что тут новенького у вас?
— Да вроде бы все как было. Готовимся к промывочному сезону. Артель вот сколачиваем. На Светлой еще много старых отвалов. Вас возьмем в артель с дорогой душой. Или вы, может, решили на промышленную добычу?
— Нет, в артель. Опять вместе станем стараться, — сказал Олег, радусь тому, что его в артель возьмут с дорогой душой. А значит, верят. И спросил, чтобы только не молчать, ради приличия: — Все тут живы, здоровы?
— Все в полном порядке, — сказал Рыскин. — Хотя дружок-то ваш… Или слыхали уже?
— Какой дружок? — настороженно переспросил Лихарев.