— Молодцы! Вот это работа!.. Да, от правосудия не уйдешь, особенно если им руководят умные люди.
Палта Ачилович поправил и без того безукоризненно ровную стопку бланков на столе, включил магнитофон и по-приятельски подмигнул Худайберды:
— Так кого же любил Бекджан? Может быть, вы теперь припомните?
Ялкабов сидел будто одеревеневший. Вопросы следователя доносились до него словно откуда-то издалека. Отвечал односложно:
— Нет, не знаю.
— А вы кого любили, земляк?
— Назли.
— А Назли кого любила?
— Не знаю.
— Тогда постарайтесь припомнить точно, кто и когда вручил вам эту фотографию.
— Бекджан, второго марта пятьдесят восьмого года.
— Где?
— У себя дома, — Худайберды сбросил с себя оцепенение и со злостью глянул в веселые глаза Палты Ачиловича. — Что вы, забыли, что ли?! Не люблю повторяться.
— А я люблю. Прошу извинения за эту слабость… Бекджан знал о ваших чувствах к Назли?
— Раньше.
— Так-так. Раньше знал… Ну, хорошо. А что вы можете сообщить по этому предмету? — Следователь достал из ящика стола фотографию Бекджана, взятую из альбома Ялкабова, и заключение экспертизы. Подержав их в руке, словно желая определить вес, он бросил их на стол перед допрашиваемым. — Прочтите.
Худайберды хмуро прочел заключение и, ничуть не смутившись, устало сказал:
— По глупости сделал — чтобы не таскали лишний раз.
Палта Ачилович, склонив голову набок, поигрывал пальцами на животе. Он не ожидал такого спокойного ответа. Но хотя признание Худайберды не имело почти никакого значения, следователь заговорил с воодушевлением, словно добился большой удачи:
— Храбрец предпочтет умереть, чем говорить неправду. Когда я встретился с вами впервые, у меня не осталось от вас приятного впечатления. Теперь вы начинаете мне нравиться. Вы поступаете правильно — кто признается, тот выигрывает. Правосудию нужна истина. А правда порождает гуманность… Итак, надпись на карточке вы переправили с «2 февраля» на «2 марта»?
— Да.
— А кому предназначалась эта фотография?