— Сообщите матери и брату, что я все честно рассказал и покаялся. Потом скажите, почему меня взяли. А перед концом дайте сыграть партию с одним шахматистом… Его нетрудно найти в кафе…
Быстрые глаза следователя чуть улыбнулись:
— Ишь чего захотел! Эль Гуахиро — шахматист! Такая, кажется, у тебя кличка в ЦРУ?
— Откуда вы знаете?
— Не все ли тебе равно? Ты ведь сам считаешь, что с этого света списан. Окончательно! Так?
Рамиро Фернандес понуро уставился в пол.
— Ну да ладно, скажу! Ты был откровенен, и мы не останемся в долгу. Слушай внимательно: подвели тебя… шахматы. Вспомни, как ты выиграл последнюю партию. Тот, кого ты тогда победил, — лучший ученик Педро Родригеса…
Пожалуй, никогда еще Рамиро не был так потрясен. “Вот тебе и мальчишки! — пронеслось в голове. — А Педро?..”
— Ну, а что касается последней партии перед смертью… — Казалось, никогда в жизни Рамиро не видел более искренней улыбки. — То… ты подожди! Я думаю, до смерти далеко. Считай, что твой дебют получился гамбитным… И возможно, он будет принят. Тогда ты еще поиграешь… — И следователь встал.
Студентки гаванской школы иностранных языков в три пары рук с трудом поспевали за одним рубщиком. Его мачете сверкал под лучами солнца, и звуки срезаемых и разрубаемых на части побегов сахарного тростника сливались в одну звенящую песню.
— Смотрите, девочки, до обеда осталось полчаса, а я сегодня даже не устала, — смеясь сообщила самая маленькая из них.
Девушки, хрупкие на вид, но быстрые и энергичные, подбирали рассеченные стебли, очищали их от листьев и укладывали в ровные кучки. Первое время им было трудновато, они не могли угнаться за малоразговорчивым рубщиком и прозвали его “перпетуум мобиле”.
— Перерыв! — Из-за плотной зеленой стены в полтора человеческих роста, утирая широким жестом пот с круглого лица, вышел толстячок — соломенная шляпа на затылке, рабочие перчатки под мышкой. — Выключай мотор, Луис Гарсия! Дай отдохнуть телу, и душа запоет еще до приема пищи. Идем поразмыслим.
Рамиро не сразу остановился, ему до межи недоставало метров двадцать.
— Кончай, Луис! Я же вижу, ты пашешь уже завтрашнюю норму. Но я от тебя, сеньор Молчальник, не отстану. Сегодня я уже настриг, сколько надо. Останавливай… Ну, будь человеком! Тебя приглашают выкурить сигару дружбы.
— Полчаса отсюда, полчаса оттуда. Где ж тебе хватит времени? — продолжая рубить, спросил Рамиро у подошедшего.
— Не во времени суть, а в том, что рука твоя успела.
— Ты, Херардо, оттого, может, быстрее других норму выполняешь, что во время работы стихи сочиняешь?
— Вот и ты уже рифмуешь. А мои стихи не рифмуются и не укладываются в ритм. Они вообще… — Херардо обернулся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит, так как девушки находились неподалеку, складывая тростник в кучки для погрузочной машины. — Они бунтарские…
— Против чего и против кого? — Рамиро отсек последний стебель у самой межи и разогнул спину.
— А, не спрашивай, Луис. Мне теперь и самому не ясно. Что это было и зачем? Твердо знаю: непонимание было. Я не понимал, и меня не понимали. Да ладно об этом… Пусть историки пекутся. Пойдем лучше посидим в тени.
— Эстер Мария, закончите — отдыхайте. Привезут обед — позовите нас! — Рамиро вытащил из кустов внушительных размеров глиняный кувшин, обшитый плотным сукном, занес его над головой, и из тупого носика потекла ему в рот струя свежей прохладной воды.