— Детский вопрос!
Сидели на коробках с пулеметными лентами, курили тайком — от кого? — и молчали. Наконец старший политрук сказал:
— Загляну, пожалуй, к мотористам.
— Туда следует, там запросто обалдеть можно.
Захлопнулась за старшим политруком крышка люка машинного отделения — в глаза ударил яркий свет электрической лампочки. Пришлось ненадолго зажмуриться.
Очень жарко. Давно ли здесь, а по телу уже бегут струйки пота. Пахнет разогретым машинным маслом и бензином. И мотор так тарахтит, что уши ломит.
А когда открыл глаза, увидел мотористов. Они стояли у муфты сцепления. Оба в синих комбинезонах, оба с темными от масла и железа руками. Но один из них — белобрысый, веснушчатый — смотрел с любопытством и настороженно, словно ждал, что старший политрук, как и большинство различных поверяющих, вот-вот задаст какой-нибудь каверзный вопрос.
Зато второй, черный, как жук, держался спокойно и независимо. Как хозяин, которому ничего показать не стыдно.
— Командир отделения мотористов старшина второй статьи Фельдман! — прокричал тот. — А вы — новый комиссар?
— Замполит.
— Ну это от человека зависит, кем он станет.
Старший политрук не был уверен, что полностью правильно понял, что хотел сказать Фельдман, но обстановка не располагала к философской беседе, и он перевел разговор на то, что сразу бросилось в глаза:
— Почему стоите во весь рост?
— Устав, — пожал плечами Фельдман и добавил: — И не трусы.
— Ссылка на устав — от лени придумана… У нас мотористы, когда я еще срочную служил, во время длинных переходов сидя работали… А ведь вы еще и в бою.
Фельдман несколько секунд удивленно смотрел на замполита, потом рукой показал своему помощнику — присядь! Тот опустился на корточки. Сам Фельдман присел с другой стороны мотора, осмотрелся. Даже дотянулся до регулировки газа. После этого встал, выдвинул из угла ящик с инструментом, опустился на него, еще раз осмотрелся и, широко улыбаясь, поднял вверх оттопыренный большой палец.
Невольно улыбнулся и старший политрук. Через силу улыбнулся: мутило от паров бензина, духоты и грохота мо тора. И он поспешил выбраться на палубу.
На обратном пути фашисты накрыли катер минами. Осколком одной из них ранило рулевого. И пришлось старшему политруку перевязывать его раны. Он же и сдал его санитарам, когда подошли к левому берегу.
Рулевого унесли. Именно тогда в рубку протиснулись мотористы с железными листами палубного настила из машинного отделения.
— Куда прете? Ошалели? — набросился на них мичман.
И Фельдман, приставив оба листа к фанерной стенке рубки так, чтобы они стали вроде бы ее повторением, затараторил:
— Мичман, ты меня знаешь? Разве Фельдман трепач? Он всегда, если иначе нельзя, говорит только правду!.. Что такое осколок? Мой папа сказал бы — презренный кусочек металла. А я, его сын, отвечаю: осколок — ранение или смерть…