В груди монарха защемило. Была секунда, когда хотелось сжать руками голову и громко заголосить, чтобы отогнать внезапно набежавший суеверный ужас.
Но безоблачная улыбка, как железное забрало рыцарского шлема, не выдала, не шелохнулась.
Мажорные аккорды гимна нарастали всё торжественней.
– «…Царствуй на страх врагам!..» – загремел могучий бас Шаляпина, прорываясь на мгновение сквозь все остальные звуки.
Государь встрепенулся. Слова задели его за живое. Пришло на память предостережение дяди-главнокомандующего в недавнем откровенном разговоре: «Надёжен как верноподданный только простой народ, мужик; интеллигенция крамольна поголовно».
Самодержца охватило жуткое чувство: здесь кругом, значит – все враги!.. Поясница напряглась, пальцы сцепились туже. Он обвёл глазами ярко освещённый зал с каким-то безнадёжным вызовом: ещё поборемся!
– Il est superbe ce soir, – обрадовалась тётя Ольга, следившая за выражением его лица.
– On voit qu'il n'a pas froid aux yeux. Et quelle allure, – согласились остальные.
А взгляд государя задержался на штофной с позолотой ложе прямо по другую сторону оркестра. Его внимание привлёк Столыпин.
Председатель Совета министров глядел куда-то в сторону. От его властного чернобородого лица веяло невозмутимой гордыней какого-то зазнавшегося хана Золотой Орды.
Глаза монарха едва заметно дрогнули от внутренней усмешки. Вот разважничался!.. Пристаёт ко мне со всякими советами и всё перечит. Неужели не понимает, что я всегда с ним соглашаюсь, но делаю потом, конечно, только по-своему…
Раздался звенящий медью заключительный аккорд.
– Ура! – исступлённо завопил с райка тот же срывающийся бас.
– Ура… а… а! – дружно подхватили сотни голосов, и крики слились в протяжный рёв.
Театр снизу доверху закричал и зашумел. Казалось, женщин и мужчин, чиновников и разночинцев – всех охватил тот же стадный порыв. В ложах от избытка чувств застучали об пол стульями. Проходы партера запрудила целая толпа. Всякий хотел продвинуться поближе. У барьера вдоль оркестра скопилась сплошная стена фраков и мундиров.
Государь подошёл к самому краю ложи. Застенчиво озираясь, он перегнулся и принуждённо, неуверенно поклонился.
По театру загрохотал какой-то ураганный вихрь восторга.
Неизбежная при революциях взвинченность нервов постыла петербуржцу. Тянуло окунуться снова в привычные, мирные будни. Хотелось только безопасности, покоя и уверенности в грядущем дне. Правительство, способное всё это обеспечить, казалось вновь приемлемым, желанным… Обнадёженный обыватель и подбадривал себя, выражая свои чувства каким-то физиологическим безудержным порывом.
Стенные бра, свисавшие над головой баронессы, задрожали и зазвенели.
Тата наклонилась к Софи, растерянной немного от этих криков.
– C'est beau, l'enthousiasme national.
– Parbleu, – сочувственно поддержал её князь Жюль.