– Apres vous, Excellence.
В капризном жесте было лёгкое озорство хорошенькой женщины, которая ни в ком и ни в чём не нуждается.
Столыпин без улыбки покосился на неё и уронил с высокомерной учтивостью:
– Place aux dames.
– Meme pour les demi-dieux? – удивилась Тата тоном мило расшалившегося ребёнка.
Она взяла Софи за талию.
– Eh bien, montons sans scrupules.
Министр даже не удостоил их взглядом и равнодушно прошёл в нижнюю угловую директорскую ложу.
Наверху, у министра двора, в просторной аванложе молодых женщин нетерпеливо ждали. Остальные приглашённые были в сборе. Они окружали тщедушную старушку, прикрывавшую костлявые плечи парадной кружевной накидкой, отороченной мехом.
– Excusez nous, baronne, – залепетала Тата.
– Vous etes incorrigibles, – укоризненно погрозила им престарелая баронесса и заволновалась: – Il est grand temps de prendre place.
Мест впереди было много. Все шесть дам свободно разместились рядом в громоздких золочёных креслах. Для мужчин седые капельдинеры подкатили особые стулья на высоких подставках.
Баронесса любезно перегнулась к рослому военному, затянутому в иностранный синий с серебром мундир:
– A a gauche, general, on у voit mieux.
– Et pour son Excellence le baron? – заскрипели тяжеловесные берлинские интонации: иностранец был тем свитским генералом германской службы, который по традиции состоял при особе русского царя.
Старушка его успокоила: муж предпочитает кресло в партере, а в ложу зван ещё только один Адашев, сопровождающий государя.
Софи как-то не ожидала видеть Адашева здесь сегодня. Она невольно улыбнулась при мысли о приятном собеседнике.
Принесли бинокли. Все с любопытством стали разглядывать публику.
Обширный зрительный зал был переполнен. Пятна фраков и мундиров оттеняли переливающуюся радугу нарядных женских туалетов. Театр гудел и радостно жужжал, как улей, согретый после долгой стужи весенними лучами.
Музыканты давно были по местам. Оркестр сдержанно, под сурдинку, настраивал инструменты. На возвышении, вплотную к суфлёрской будке, томился худощавый хмурый капельмейстер-чех. Он сидел вполоборота на стуле; правая рука в белой перчатке держала наготове палочку, упёртую другим концом в открытую партитуру. Капельмейстер принуждённо перекидывался словами с чернявым вихрастым евреем – первым скрипачом, канифолившим смычок. Но взгляд, сквозь очки, не отрывался от нижней императорской ложи, слева, над контрабасами. Там, под тяжёлым балдахином голубого штофа, поблёскивал тусклой позолотой ряд пустых кресел.
Тётя Ольга сейчас же закивала знакомым в партере.
– Quelle jolie salle ce soir!