Этот мальчик станет либо примерным гражданином, либо бунтарем.
Воспитательница рассказала им глуповатую историю собственного сочинения о двух друзьях-изобретателях, построивших подводную лодку. Свой натужный рассказ она иногда прерывала вопросами, этакий тонкий педагогический прием, вовлекающий ребят в творчество.
— А лодку свою они сделали непроницаемой… Для чего, ребята?
— Чтобы пыль не набилась! — крикнул с места мальчик и чуть не свалился со стула от радости угадки.
Ребята старались усесться поближе ко мне. Один взял меня под руку, другой ухватил за карман.
— А если бы вы были моим папой? — упоенно сказала одна девочка.
— А если б моим!.. — тут же подхватила другая.
— Моим!.. Моим!.. Моим!.. — полетело со всех сторон. Вмиг я стал отцом двух десятков детей.
Одна девочка — она носила на рукаве повязку с красным крестом — не принимала участия в наших делах. Она все время лечилась; ставила себе градусник, пила капли из бутылки с помощью пипетки и прямо из горлышка (конечно, капли воображаемые), выслушивала себя игрушечным нейлоновым стетоскопом. Она так мужественно боролась за жизнь, что это было даже величественно.
Когда я уходил, они все припали к окнам. И мне казалось, что я слышу их прощальные голоса.
Где-то совсем рядом был рассказ. Требовалось лишь крошечное усилие. Но я удержался от него. Впервые мне показалось, что литература может замарать первозданность живого впечатления.
— Пусть деревянные фигурки обеспечат себя пылью, тогда я их вытру.
— Скорее к телевизору: Верзилус Корейка поет!
— Нет, я не больна, но мне кругом чхается.
(На слова мамы: у вас красивые ноги):
— Что вы, Ксения Алексеевна, это одни копии.
— Я так разволновалась, что приняла волейбол и аверьяновку. (Валидол и валерьянку.)
— Сбросят атомную бомбу — одни рувимы останутся.
— Я ее не уважаю, она — наркоматик (о соседке). (О долго умиравшей старухе родственнице):
— Она мне надоела вполгорла.
— Анка попала в рокфор (Анка-пулеметчица попала в кроссворд).
Все это я услышал от своего соседа по столику в одном из лучших подмосковных санаториев. Ему лет тридцать, он заведующий столовой в довольно крупном промышленном городе. Он так говорит своим подчиненным: «Вы живете за счет народа, который обворовываете. Так улыбайтесь за это, по крайней мере!» И еще он говорит: «Мы воруем, мы злоупотребляем, но давайте все же не выходить из рамок приличия, надо и честь знать». И еще: «Все понимают, что завстоловой не будет без мяса. Но я беру на один обед, а не на два, и люди меня уважают. Другие тащат без стыда и совести, а я так не могу, мне еще вон сколько работать! Поэтому я все делаю с умом и по совести». И он всерьез считает себя крепким работником и честным молодым коммунистом. И другие так считают.