— Ясен день! — весело откликнулся старик. — Бабло лишним не бывает. Пусть мне осталось не так много, но я возьму от жизни все! На свои семнадцать лимонов…
— Шестнадцать с половиной, — поправил капитан.
— Все, что полагается, — мое! Солнце!., пляжи!., коньяк!.. Шикарные девоч… — он вдруг закашлялся.
— Девочки?.. — Студент мелко, по-стариковски, рассмеялся. — Ну что ж… Девочки. Да!
— Вы совершаете тягчайшее преступление! — запричитал человек с внешностью Грифуса. — Ну а вы, сударыня?.. Вы-то как оказались в этой шайке? Что на что вы могли поменять? Вы же тут одна…
— Я не одна, я с мужем, — ответила она, обнимая новоиспеченного капитана.
Тот, сияя, повернулся ко мне:
— Господин полковник…
— Просто Макс, — отмахнулся я. — Можно без формальностей, дорогой Мебиус.
— А можно и без «Мебиуса»?
— Нельзя. Не горюй, скоро привыкнешь. День-два, и будешь натуральный Мебиус-Мебиус. Мне поначалу тоже…
— Как?! — Экс-Иггл громко высморкался в рукав. Четвертый архив — не пятый, прививается быстро. Он высморкался еще раз. — Как это «тебе тоже»?.. Значит, ты не впервые?! Ты уже?..
— Помалкивай, уголовная сволочь, — произнес я неторопливо, со вкусом. — Какое тебе дело до моего прошлого? Особенно теперь… — Я подергал его за наручники. — Я, может, и сам уже не помню. Память, архив номер пять… Пройдут сутки, и о прежней жизни в твоем мозгу не останется ни единого бита. Да и зачем тебе помнить все эти гербы, родовые имения, фамильный фарфор…
— На каторге от них толку не будет, — вставил новоявленный капитан. Отобрав у новоявленного Грифуса свои сигареты, он недоуменно осмотрел пачку и кинул ее в урну. — Откровенно говоря, Макс… это была не самая простая операция в моей жизни.
Я хотел ответить: «Главное, чтоб не последняя», но в этот момент мне позвонили.
— Да, Крошка, — сказал я. — Нет, не забыл. Что?.. Пять минут?.. Нет, Крошка, мы уже закончили. Я свободен.
Автобус свернул на Садовую и, приблизившись к дому культуры асбестоцементного завода, чуть притормозил. Пассажиры дружно схватились за поручни. Карпов, прижатый к ледяным дверям, сделал судорожную попытку найти точку опоры и на случай, если сохранить равновесие не удастся, наметил крепкую спину в черном пальто.
Каждый житель Оконечинска с детства знал, что маршрут восьмого номера проходит через огромную рытвину, которую автобус не минует — разве что выйдет на встречную полосу. Карпову же, как оконечинцу некоренному, пришлось прочувствовать эту особенность местного ландшафта собственной макушкой. Даже спустя полтора года он безошибочно узнавал автобус, в котором получил «боевое крещение»: небольшую вмятину в потолке над задней площадкой так и не выправили. То ли по лености, то ли, как говорится, в назидание.
Приготовившись подпрыгнуть на ухабе, пассажиры замерли. Нудный ребенок, изводивший соседей своими капризами, и тот притих, вцепившись в ногу родителя.
Ожидание ямы растянулось на несколько нервных секунд, после чего люди опасливо зашевелились. Сидящие у окон не сговариваясь стали продувать в замерзшем стекле маленькие слезящиеся лунки. Карпов расцарапал рельефный иней на узком дверном оконце и кое-как разглядел приземистое здание с крупными буквами на фасаде: «ДК АЦЗ». Рядом с традиционными колоннами, обглоданная временем и непогодой, зябла статуя в виде мужика с лопатой.
Скульптура напоминала замок из песка, накрытый волной: ноги потеряли ступни и превратились в круглые слоновьи тумбы; свободная рука, когда-то указывавшая на залежи полезных ископаемых, укоротилась до культи, из которой страшно торчала бурая арматурина. Черты лица истерлись, из-за чего голова стала похожей на болванку. Единственным уцелевшим органом каменного человека оставалась огромная лопата, сработанная из нержавейки. Весной, умытая первым дождем и еще не засиженная птицами, она блестела особенно ярко.
Но до весны еще жить.