Но тут из темного угла, за небольшим подслеповатым окошком, вышла мать. И он сразу заметил, как она осунулась, постарела. Подошла, уткнувшись в гимнастерку, заплакала. Он боялся обидеть ее, но не выдержал, оторвал от себя, заглянул в лицо, крикнул:
— Где отец?
В пустых отрешенных глазах матери прочел горе.
— Умер?
Она горестно и отрицательно покачала головой, тихо сказала:
— Погиб.
Писем он почти не получал, так уж нескладно сложилась его фронтовая судьба. Сначала ранение, затем госпитали — армейские, пересыльные, поездные, тыловые.
«Погиб», — звоном отозвалось в голове. Как же так, его не должны были призвать, пятьдесят минуло. И тут же понял — не в годах дело. Не мог бывший байский батрак, три года не слезавший с коня в гражданскую, усидеть дома, когда шла война за его жизнь, за жизнь его детей.
Мать, мелко семеня, подошла к расписному сундуку, достала письмо.
Он читал закапанные слезами, расплывшиеся строки, а она, плача, рассказывала:
— Через три дня после твоего отъезда вернулся из пустыни отец. Узнал о войне, оставил отару на чолука и приехал. Никого не спросил, не посоветовался, а сразу сказал: «Собирай меня сейчас же». Я едва успела чурек испечь, а он уже был готов в дорогу. Достал свою саблю наградную, помнишь, и в тот же вечер уехал в Ашхабад…
Абдулла читал письмо, и строки двоились в набрякших глазах. «Ваш муж одним из первых ворвался на вражеские позиции, зарубил нескольких гитлеровцев, но и сам пал смертью героя. Мы, боевые товарищи Вашего мужа, никогда не забудем его. Отомстим за его смерть. Политрук эскадрона Георгий Букаров».
Дочитал, скрипнул зубами от невыносимой муки. Темное, ослепляющее чувство ненависти и гнева поднялось из глубины души. Рванулся к двери.
— Ты куда? — испуганно вскрикнула мать.
Куда? Бить, стрелять, уничтожать. Но, схватившись за ручку двери, опомнился. Действительно, куда бежать? Фронт далеко, туда не попадешь. Даже если сильно захочешь. Обидно, что он, за двести шагов, попадающий пулей в голую тонкую ветку, так и не сделал ни одного выстрела.
Закружилась голова, из груди вырвался хриплый стон. Мать подхватила под руку. Быстро расстелила кошму, бережно уложила, стянув с ног тяжелые запыленные сапоги.
Вечером пришел Аман-ага, новый председатель колхоза. Сбросил разношенные галоши у порога, присел на кошму рядом. Поговорили. Помянули добрым словом отца Абдуллы. Аман-ага долго молчал, сопя, пил заваренный сухими листьями солодки чай, затем спросил:
— Болеешь?
Зажав в кулак остренькую редкую седую бороду, смотрел сочувственно и ожидающе. Абдулла понял его.
— Работать могу, — ответил, натужно улыбнувшись. — Только не на тракторе. У кого мой СТЗ?
— У Курбангуль Овезовой. Старательная девушка. По три нормы пашет. Мужчине не угнаться.
Остро шевельнулось тоскливо-печальное чувство, словно потерял что-то очень дорогое. Никогда ему больше не сесть за рычаги трактора.