Старик не ответил. Его молчание ясно означало, что если с той стороны кто и будет, то он, право, не знает, как ему поступить.
– Ладно, отец, – сказал Сару. – Иди домой. Мы еще подумаем.
Проводив взглядом отца, который на ходу смущенно теребил двумя пальцами мочку левого уха, Сару вошел в дом. Тут он извлек из чересседельного мешка, подвешенного на гвозде, длиннющий нож – из тех, что называют «смерть свиньям», – вытащил из-под стола точило, окунул лезвие в воду, уселся на пороге дома и, положив камень на колени, принялся точить нож.
Перепуганная всеми этими приготовлениями жена трижды окликала его, но, не получив ответа, принялась со слезами на глазах заклинать:
– Пресвятая Матерь Божья, Сару, милый, что ты надумал?
Сару вскочил, словно тигр, и замахнулся ножом:
– Замолчи, или, клянусь Богом, я начну с тебя!
Жена, чтобы приглушить плач, обеими руками натянула на лицо передник и, всхлипывая, забилась в угол. А Capy снова принялся точить нож под испытующими взглядами трех сыновей, безмолвно сидевших вокруг. На Трезином дворе запел петух, и здешний тотчас же завторил ему, выставив вперед свою когтистую ногу и воинственно встряхнув кровавым гребнем.
– Один… два… три… четыре… пять… шесть!
Целых шесть оседланных мулов разместились в стойле под навесом соседнего дворика! Вот они все: при свете луны отлично видно их всех шестерых, стоящих рядком.
Сару считал их, стоя на пороге своего дома. Чтобы лучше разглядеть их сквозь мешавшие стволы деревьев, он вертел головой, а внутри у него так и кипело от негодования.
– Уже шесть. Может, будут еще.
Стало быть, праздник большой. Значит, все сыновья мачехи с женами и детьми, все-все родичи со стороны жениха приглашены. Обошли только их, ближайших родственников невесты… Видно, все уже сидят за столом, а потом пойдет музыка, танцы…
Сару снял куртку и перекинул ее через руку, чтобы прикрыть наточенный нож. Из дома со страхом и дрожью наблюдали за ним жена и Нилуццу, его старший сын. Еще раньше Сару приказал жене развести огонь и поставить кипятиться большой котел. Оторопевшая от ужаса жена машинально выполнила все, что он велел, не понимая, зачем понадобился ему этот котел с кипятком.
– О Пресвятая Матерь Божья, – молилась она, – хоть бы кто пришел! О Матерь Божья, успокой его кровь и просвети его разум!
На дворе, в ярком блеске луны, неслись согласные песни сверчков – нити протяжных, острых, почти осязаемых звуков.
– Нилуццу, – позвал отец. – Сбегай к тетке Сидоре, потом к дяде Луццу и скажи, чтоб, не мешкая, со всеми домашними шли сюда. Понял? Беги.
Нилуццу, не двигаясь с места, в испуге уставился на отца. Одной рукой он прикрыл голову, словно ожидая затрещины.
– Отец… я боюсь, отец…
– Боишься? Ах ты дохлятина этакая! – заорал отец и встряхнул мальчишку за шиворот. Затем, повернувшись к жене, добавил:– Ты пойдешь с ним! И чтоб мигом все были обратно!
Жена еще раз рискнула спросить плаксивым голосом:
– Ради бога, скажи, что ты собираешься делать, Сару?