Но, говоря эти слова, я думал о немцах. Они находились недалеко от лагеря и могли в любую минуту атаковать нас. В любую минуту командир мог объявить подъем, и он наверняка сделает это не сегодня-завтра, чтобы снасти нас.
— Енда!
— Да.
— Ты знаешь про меня что-нибудь?
— Нет.
— До чего странно, правда?
— Но мне кажется, я тебя давным-давно знаю.
— Мне тоже, Енда.
Она помолчала, потом сказала, поколебавшись:
— У меня был муж. Он погиб на Восточном фронте. Тебе это неприятно слышать?
— Нет, — ответил я. — Ты ведь знаешь, что я на этот счет думаю.
Она кивнула:
— Я его очень любила. Ты сердишься?..
Я покачал головой. Я был счастлив.
— Ты на него похож. Может быть, я за это тебя так люблю. Сердишься?
— На тебя?
Она положила руку мне на голову:
— Мне было восемнадцать лет, когда мы поженились. Я была тогда так счастлива, Енда… А через три месяца его призвали. Тисо послал его на Восточный фронт, против русских… Он не хотел идти. У нас, наверное, никто не хотел идти. Но потом он уехал, а я каждый день ходила в церковь и молилась там, ах, сколько я молилась, чтобы его не убили. Ты веришь?
— В бога?
— Да.
— Нет, не верю.
— Я теперь тоже не верю, — сказал она, помолчав, — Енда, наш священник так хвалил меня тогда за набожность. Я его спросила как-то: «Батюшка, как вы думаете, услышит бог мои молитвы, защитит его?» «На все воля божья, — отвечал он, — все, что делает бог, — благо, разве мы можем знать, что он в своем высшем милосердии уготовил нам?» И его убили… на Украине, в сорок втором… Она сглотнула слезы и стала смотреть наверх, на парусину палатки.