Что бы это значило?
Они переглядывались, не понимая. Выглядело так, будто она хотела что-то сказать…
Среди узников с каждым днем росло напряжение. Они вгрызались кирками все ближе к тому месту, где женщина уже ежедневно легко поднимала руку, не оглядываясь при этом и не убыстряя шагов, потом опускала ее плетью вдоль тела и шла дальше.
И тут кто-то заметил, что место, где женщина делает загадочные знаки, находится вне поля зрения охранников.
Напряжение возрастало.
Ускоренными темпами пленные копали все ближе к этому месту, а женщина продолжала на обратном пути подавать загадочные знаки. В том, что это были знаки, был убежден теперь каждый.
И наконец настал день, когда цепь между свободой и рабством была прорвана. Пленные теперь копали именно там, где женщина подавала знак. Утром, когда она проходила мимо них, на нее никто старался не смотреть. Она шла медленным шагом, как всегда. Пленные нетерпеливо ждали вечера.
Наконец раздались ее шаги.
Никто не смел повернуться, только спинами они чувствовали, что она приближается. Сейчас она поднимет руку…
И тут к ногам пленных упал сверток. Они замерли, ошеломленные.
Шаги женщины удалялись. Прикрывая друг друга, люди развернули сверток.
В нем было ровно столько кусков хлеба, сколько пленных работало на площадке.
— Мать… — прошептал кто-то вслед женщине, которая уже исчезла там, где сбегались к перекрестку дороги и откуда доносился колокольный звон.
Тьма-тьмущая, звезд не видно… С неумолимой регулярностью, будто миллионы тикающих часов, капли дождя постукивают по кроне непроходимого леса.
Внизу, под сводом густых, переплетающихся ветвей, тьма такая, что хоть глаз выколи. Сырость и резкий запах гниющего дерева. Когда ветер раскачивает кроны, капли дождя начинают предостерегающе барабанить по гниющей листве.
В маленькой лощинке горит костер. Пламя слабое, ленивое; дым расползается во все стороны, проникая между огромными стволами и ветками деревьев. У костра сидят четверо мужчин. Закутавшись в промокшие солдатские шинели, они сидят безмолвно, не произнося ни слова, словно причудливые, фантастические изваяния. Сидят согнувшись, положив подбородки на руки, сжимающие дула винтовок; веки смежила усталость, лица у всех заросшие, измученные.
Вдруг один из них пошевелился, а так как они сидят тесно прижавшись друг к другу, все тотчас открыли глаза, зашевелились, вздыхая.
— Как пар-то идет… — говорит, глядя на шинель, от которой подымался густой пар, тот, который первым пошевелился.
Ему никто не отвечает. Они лишь недовольно щурятся, ерзают, стараясь устроиться поудобнее, и вот уже дремота снова охватывает их. Лишь солдат с большим вздрагивающим кадыком проснулся совсем — бодрствовать в одиночку ему не хочется.
— Пора бы подбросить хворосту в костер!
Никакого ответа. Никто даже не взглянул на него.
— Я говорю, пора бы подбросить хворосту!