Людвиг присел к камину. Откинув голову, он тихонько насвистывал какую-то мелодию. Перед его глазами мелькали бантики и ленты. Он вспомнил жену, и кровь его вскипела.
Часы на стене пробили без четверти двенадцать, вслед за ними в тишине послышались удары часов на городской башне. Тяжелые звуки нарушили покой спящего города и наполнили тоской усыпанные снегом улицы.
При новом ударе ветра в окно Людвиг поежился, наклонился к камину и сказал:
— Не очень приятная служба — мотаться в такой час по домам…
Панн Груберова смотрела на огонь, сложив руки на коленях, и по ее лицу трудно было понять, слышала она его или нет. Потом она вдруг заговорила быстро и прерывисто, сначала тихо, потом все громче и громче:
— А зачем им мотаться? Почему они не спят в своих домах? Почему они врываются в наши комнаты и подвалы? Почему? Зачем они принесли к нам страх и смерть? Почему они вообще в нашей стране, если их дома за тысячи километров отсюда?
Пораженный Людвиг со страхом глядел на мать. Гнев в его глазах смешался с удивлением.
— Но, мама… Ведь если бы не этот партизан…
— В нашей стране почти все — партизаны. В горах, в учреждениях, в больницах, на заводах и фабриках… Каждый каким-либо способом сопротивляется и защищается от немцев…
— Не говори так, мама. Нельзя так забываться. Если бы тебя кто услышал, то подумал бы, что ты тоже способна спрятать партизана…
Минуту в комнате стояла тишина. Потом пани Груберова твердо произнесла:
— Да, я его и спрятала.
Людвиг встал, прошелся по комнате. Потом остановился перед матерью и, сверкая глазами, проговорил:
— Смешно. Я полагал, что буду чувствовать себя здесь спокойно. Но мне кажется, я понимаю тебя. Эта война коснулась каждого из нас, а вас, женщин, в первую очередь. Но уверяю тебя, это не будет продолжаться долго. Скоро конец. Великолепный победный конец — может быть, через неделю, может, через две. Дальше, чем до границы, мы не пойдем!
— А меня не интересует этот ваш великолепный конец. Я знаю, о какой победе вы мечтаете. Но я не двинусь из этого города никуда. Тут я родилась, тут мой дом, тут я и умру.
Пани Груберова стремительно поднялась с кресла, мгновение постояла и потом медленно двинулась к двери.
Когда она проходила мимо Людвига, он схватил ее руку, нежно притянул мать к себе и прошептал:
— Но ведь мы уйдем отсюда? Это же не последнее твое слово?
Пани Груберова прижалась лбом к его лицу. В эту минуту он целиком принадлежал ей, ее прекрасный сын, большой, добрый, любимый… Но это сладостное ощущение через секунду прошло. Она высвободилась из его объятий и сухо сказала:
— Я приготовлю тебе завтрак. Ты уедешь с первым поездом?
Людвиг уже не отвечал. Он упрямо глядел на угасающий огонь, на его лице появилось злое выражение.
В половине второго Людвиг встал с постели. Тихонько проскользнул в коридор, затаив дыхание, спустился по лестнице. Он открыл известным ему способом погреб, включил свет, окинул быстрым взглядом все помещение, затем отворил дверцу в конце погреба и посветил перед собой электрическим фонариком.