Мариго была очень гостеприимна и знала, что и муж одобряет эту ее добродетель. Она вышла на порог дома и сама сказала молодому путнику так:
— Если вы, господин мой, устали и не совсем здоровы, то вместо того, чтобы ехать в жаркое время дня в незнакомый вам город, милости просим отдохнуть у нас в доме. Мы сочтем это за честь и удовольствие!..
Путешественник был доволен этим предложением и отвечал ей очень важно:
— Не нахожу, госпожа моя, выражений, соответственных той глубине признательности, которую ощущает сердце мое! Я непременно и безотлагательно впишу в книгу моих наблюдений заметку о необыкновенной доброте и гостеприимстве домохозяек в этой благословенной Богом стране!.. Это будет для меня весьма утешительно, так как житейская мудрость, которую я, изучивши книжную мудрость до корня, теперь стараюсь постичь, научает видеть в людях, и особенно в женщинах, больше пороков, чем добродетелей.
После этих слов путешественник сошел с мула и вошел вслед за хозяйкой в дом.
Мариго отвела его в большую и прохладную приемную с широкой софою вокруг стен, с высокими окнами, на которых стекла были разноцветные, и под окном, вблизи немолчно стремился по камням, сбегая с высоты, прекрасный ручей, так что в комнате этой постоянно было слышно приятное и веселое журчание.
В одно мгновение ока служанка сняла с путника пыльную обувь его, постелила ему на софе мягкий шолковый тюфяк, положила подушки и покрыла все голубым шолковым одеялом с золотыми цветами.
Сама хозяйка подала ему немедленно на серебряном подносе прекрасной ключевой воды и двух сортов варенья; а за нею молодой служитель араб поднес ему кофе на золоченых зарфиках.
Путешественник принимал все с достоинством высшего сана, и хозяйке его надменное обращение казалось удивительным и забавным.
Потом она спросила его, что предпочитает он: принять какую-нибудь пищу или уснуть? И путник отвечал откровенно, что усталость и сон преодолевают в нем голод.
Тогда Мариго и слуга ее удалились, притворив за собою двери; а молодой путешественник разделся и, с радостью опустившись на богатое и чистое ложе, уснул немедленно и глубоко.
Мариго между тем строго запретила людям шуметь; сама сходила на конюшню и велела накормить мула ячменем, а потом занялась на кухне приготовлением самого вкусного завтрака.
Уже солнце зашло далеко за полдень, когда сладко уснувший путешественник проснулся. Он вышел из комнаты, умылся у фонтана, надел чистую одежду, достал из своей дорожной сумки книгу и, севши покойно на софе у окна, открытого на немолчный ручей, стал читать. За этим занятием застала его хозяйка дома; она пришла узнать, хорошо ли он отдохнул и каково его здоровье.
Войдя, она приметила на лице его недовольство, и он видимо неохотно отвечал ей. Вообще, хотя он и говорил ей по необходимости обычные слова приветствий и признательности, но она еще с той минуты, как вышла на крыльцо, чтобы пригласить его, ни разу не видала улыбки на его мрачном лице.
Годами, заметно, он был еще довольно молод; но безобразно худ, бледен, через меру бородат и вовсе лицом не красив и не приятен; а придавал всем движениям, словам и даже взглядам своим великую степенность и сановитость. Эти особенности возбуждали любопытство молодой хозяйки, и ей очень захотелось побеседовать с таинственным и угрюмым странником.
Поэтому, как будто бы не обращая внимания на его нахмуренные брови, она почтительно села поодаль на диване и спросила его: «хорошо ли он себя чувствует?»
— Очень хорошо, госпожа моя; благодарю вас, — отвечал философ, не оставляя книги своей.
— Облегчился ли тот недуг, на который вы утром жаловались, стоя у наших ворот? — спросила еще Мариго.
— Облегчился.
— Хорошо ли вы почивали?
— Хорошо, — еще неохотнее ответил он.
Но Мариго все притворялась, что не замечает его досады.