— Стараешься? — воскликнул король с гневом. — Это еще что? А, понимаю! Тебе грустно оттого, что ты мало выпил. На, пей еще. — С этими словами он снова наполнил кубок до краев и протянул калеке, который только смотрел на него, с трудом переводя дух.
— Пей же, говорят тебе, — гаркнуло чудовище, — или, клянусь всеми чертями…
Карлик медлил. Король побагровел от гнева. Придворные ухмылялись. Трипетта, бледная, как мертвец, приблизилась к трону короля и, упав на колени, умоляла пощадить ее друга.
В течение нескольких мгновений тиран глядел на нее вне себя от изумления. Он просто растерялся, не зная, как лучше выразить свое негодование по случаю такой дерзости. Наконец, не проронив ни слова, он оттолкнул ее изо всех сил и выплеснул ей в лицо содержимое кубка.
Бедная девушка кое-как оправилась и, не смея дохнуть, вернулась на свое место в конце стола.
Наступило гробовое молчание, продолжавшееся с полминуты; можно было услышать падение листка или пушинки. Тишина была прервана тихим, но резким и продолжительным скрежетом, который, казалось, раздавался изо всех углов комнаты.
— Что, что, что это за звук? Как ты смеешь скрежетать? — спросил король с бешенством, поворачиваясь к карлику.
По-видимому, опьянение последнего в значительной степени прошло; он спокойно и твердо взглянул на короля и воскликнул:
— Я? Да разве это я?
— Звук идет как будто снаружи, — заметил один из придворных. — Должно быть, это попугай, что висит в клетке за окном, вздумал точить клюв о прутья.
— Правда, — отвечал монарх, успокоенный этим замечанием, — но я готов был поклясться честью рыцаря, что скрипел зубами этот бездельник.
Тут карлик рассмеялся (король был слишком признанным шутником, чтобы рассердиться на чей-либо смех), обнаружив ряд огромных, сильных и безобразных зубов. Мало того, он изъявил готовность пить сколько угодно. Монарх угомонился; и Лягушонок, осушив еще кубок без всяких заметных последствий, тут же с жаром приступил к обсуждению вопроса о маскараде.
— Не могу вам объяснить, в силу какой связи идей, — заметил он совершенно спокойно, точно и не прикасался к вину, — но сейчас же после того, как ваше величество ударили девушку и плеснули ей в лицо вином, — сейчас же после того, и в ту самую минуту, когда попугай так странно заскрежетал клювом, мне вспомнилась чудесная забава, очень принятая на моей родине, на наших маскарадах, но совершенно неизвестная здесь. К несчастью, для нее требуется восемь человек, и…
— Да вот они! — воскликнул король, радуясь своей остроумной выдумке. — Ровнехонько восемь — я и мои семь министров. Продолжай! Какая же это забава?
— Мы называем ее, — отвечал калека, — Восемь орангутангов в цепях. И если хорошо разыграть, то зрелище получится презабавное.
— Мы разыграем ее, — заметил король, приосанившись и опуская веки.
— Главная прелесть игры, — продолжал Лягушонок, — в том, что она пугает женщин.
— Превосходно! — проревели хором монарх и министры.
— Я наряжу вас орангутангами, — продолжал Лягушонок, — предоставьте это мне. Сходство будет так поразительно, что все примут вас за настоящих обезьян и, разумеется, будут страшно испуганы и удивлены.
— О, это великолепно! — воскликнул король. — Лягушонок, я награжу тебя по-королевски.
— А цепи своим бряцанием еще увеличат суматоху. Будет пущен слух, что все вы убежали от своих сторожей. Ваше величество может себе представить, какой эффект произведет появление на маскараде восьми орангутангов, которых публика примет за настоящих, когда они бросятся с диким визгом в толпу разряженных дам и кавалеров. Контраст получится бесподобный.
— Так и сделаем, — сказал король.