— Могут.
— И двадцать могут?
— Не трави душу, — говорит Игорь Петрович. — Зудишь уже точь-в-точь как теща.
— А нравится тебе моя квартира?
— Ничего квартира. Неплохая. Главное, что здесь за шиворот не каплет, — давай чокнемся.
Он пьет. Он быстро хмелеет.
— Я художник, — утверждает он теперь с силой в голосе, — я имею право сомневаться и мучиться. Я творец. Плевать я хотел на деньги, на тещу и на их узкосемейные попреки… Я тружусь как раб. Как крепостной. Я не виноват, что я в творческом кризисе…
— В чем, в чем? — смеясь, переспрашивает Светик. — Напарник мне нужен на время. Друг. Но друг верный, — предупреждает Светик уже всерьез. — Ты бы, Игорь, мне подошел. У тебя есть ценная по нынешним временам черта.
— Какая? — Игорь Петрович под мухой. Он в том состоянии, когда хочется похвалы. Хотя бы и самой малой. — Какая ценная черта — говори.
— Э, нет. Людишки портятся, если им скажешь, что в них хорошего. Когда-нибудь скажу.
— Ну и катись к дьяволу. Убирайся!
— Игорь, это ведь ты у меня дома, а не я у тебя.
Некоторое время прозаик переваривает этот неожиданный факт. Он вспоминает, кто есть кто. Потом оглядывает на столе выпитые бутылки. Потом начинает рваться к телефону.
— Я скажу. Я сейчас им все скажу… Во-первых, я уезжаю на зауральскую стройку. Лучше жить с медведями, чем…
— Угомонись, — удерживает Светик, — половина второго ночи.
— Лучше с медведями, чем…
— Не трожь телефон!
— Половина второго ночи. Метро закрыто… Он не ночует дома, — сухо произносит теща.
— Он приедет, — откликается жена.
— Он не приедет. Метро закрыто. Денег на такси у него уже много лет не было.
— Мама, — говорит жена, — но ведь Игорь в творческом застое. Ему действительно нужно знать жизнь, знать людей…
— Теперь такие ночлеги называются познанием людей?