Ромуальд Северинович помотал головой.
— Они там в Варшаве решили наградить героев. Они победили красную конницу и теперь будут раздавать подарки. А поскольку Польша хоть и самостоятельная теперь... Богатство и свобода в разных карманах у Бога. Он выдает их по отдельности и по очереди.
— Значит, — пан Порхневич выпил сразу половину высокого винного фужера для вина, налитого самогоном, — будут раздавать земли?
Вайсфельд с неожиданной быстротой выхватил мундштук из губ и коротко ткнул им в сторону собеседника:
— Поняли, да-а. Тем более — где? Вы подумали? Считаю, вам надо подготовиться к худшему. — Он опять затянулся. — Я к вам хорошо отношусь, поэтому скажу всю правду. Дворец ведь до последнего восстания принадлежал какому-то пану, хоть и не вельможному.
Ромуальд Северинович сглотнул, удерживая сивушный, прущий наружу дух.
— Можно без гадалки сказать — какой-нибудь Суханек отличился под Варшавой и уже бегает с документами по коридорам министерства. Я не буду спрашивать, в каком состоянии ваши бумаги, но думаю, что новые бумаги перебьют старые.
Расстались дружелюбно, но Ромуальд Северинович не мог не отметить, что старый лорд поставил-таки его на место. После этого сообщения почти козырный для Порхневича расклад вокруг Дворца, что случился после пожара в имении, оборачивался набором самых ненадежных фосок, побиваемых чем угодно, лишь бы с польскими водяными знаками.
Глава одиннадцатая
Подкатывающую к Дворцу коляску Ромуальда Севериновича встретил старший сынок Сивенкова Гришка и сообщил: приехал черный писарь, батька с ним водку пьет. Пан Порхневич завернул сразу к флигелю старшего приказчика.
— Аж из самих Кореличей, — восторженно рекомендовал Ромуальду Севериновичу худого, довольно молодого, в сером кителе человека. — пан Чуткевич.
Глазами Сивенков показывал хозяину: я весь твой, хоть бери меня вместо столба и ставь в забор.
Как выяснилось, этот первый вестник, занесенный сюда новым государственным ветром, был гминным писарем. Гмины — это такие округа, что немного больше прежних уездов. Новая власть не хотела, чтобы на кресах оставались хоть какие-то следы власти прежней.
Немного расслабленный выпитым, пан писарь, медленно и тщательно подбирая слова, разъяснил устройство нового порядка.
— Немного неудобно, — сказал пан Порхневич. — Теперь мне за каждой бумажкой... ну да ладно. Раз такое решение, будем подчиняться.
Эти слова очень обрадовали чиновного гостя.
— Списки новосадовские и дворецкие я уже получил. — пан Чуткевич говорил по-русски, хотя в приемах его сквозило, что он именно польский чиновник.
— Да, да, — кивнул пан Порхневич, — бумаги по Гуриновичам и Порхневичам будут вам скопированы к завтрашнему. Здешний арендатор, чтоб вы знали, человек тихий, перед законом робкий, проблем у вас не будет, пан Чуткевич, нияких.
Чиновный человек удовлетворенно улыбнулся, ему про здешнего предводителя рассказывали всякое: что, мол, готовься, станет воду мутить, — а он совсем не таков.
— Кроме того, в знак специального уважения, как есть по отношению к вашей персоне... — Ромуальд Северинович поднял бокал.
Одним словом, на следующий день из Далибукской Пущи, из этой западни, про которую столько было наговорено неприятного кореличскому чину, гминный писарь убывал в добром расположении духа. За его коляской катилась специальная телега, груженная всяким ценным добром, и пан Чуткевич понимал, что за ее содержимое ни перед кем ему отчитываться не надо. Списки арендаторов сверены, на недоимщиков будет найден способ — Ромуальд Северинович показал, в какой рог он скрутит недоимщиков, хотя бы они были и его собственные соседи и родственники. Чуткевич понимал, что доклад у гминного руководства будет легкий, а причиной этой легкости и возможности показать свой высокий класс является деликатное, дружелюбное отношение пана Порхневича. А еще говорили — волк!
Теперь надлежало провести смотр своему, порхневичскому порядку на территориях. Кто чем дышит, кто как меркует об будущем.